Михаил Васильев - Искатели

Зимовщики вставали рано, и уже часов в шесть местного утра из незастекленных окон доносилась их бодрая музыка. Еще до этого Платона будили запахи еды. Далекие запахи. Как в сказке Андерсена, можно было понять, кто чего варит и жарит. Яичницу — это чаще всего. Жареную колбасу, тосты, компот или кофе. Живущий ближе других усатый Эпильдифор завтрак всегда готовил основательный: разнообразные каши, молочный суп.

Утром после включения светила сразу же становилось жарко, появлялся туман, больше похожий на пар в бане. Спать было уже сложно.

На ближайшем перекрестке стали появляться двигающиеся на работу ремонтники. На гудящих и жужжащих электрических повозках, на разнообразных экзотических экипажах, оставлявший смешанный чад дизтоплива и спирта. Одним из последних медленно-медленно проехал бригадир Карл на самодельном трехколесном велосипеде, самого древнего облика, на таком еще ездил Лев Толстой.

Намного позже других, опаздывая, но отнюдь не торопясь, прошли пешком Томсон и Джеррисон. Тяжелой рабочей походкой, в замасленных комбинезонах, которые они теперь никогда не меняли. Доносился непонятный разговор о каких-то расценках, слишком низких, видимо, маленьких ростом.

Во второй раз его разбудил грохот.

"Расширение, — подумал, сквозь сон догадался он. — Сюрприз".

Вынужден был подумать, вместо того, чтобы спать. Стена перед его лицом дрожала от вибрации. Грохот доносился прямо из нее, так, что сразу становилось понятно — никакая это не стена, а каменный монолит, часть астероида. И все эти дома, псевдомосковские особнячки, вырублены из него, его сердцевины. Ремонтники, будто гномы, продолжали расширять свою жилую каверну. Недавно кто-то из них признался, что в некоторых местах до открытого космоса осталось уже всего три метра камня. В ответ на опасения уверял, что они и их машины работают безошибочно, и местному миру ничего не угрожает.

Завывали и гремели стальные буры. На улице в канавах текли мутно-белые ручьи, потоки смешанной с каменной пылью воды. Пыль поднималась и висела так, что становилось темнее и даже теснее вокруг.

Платон гулял. Все кружил и кружил по этому маленькому скоплению домов, странному псевдоарбату, словно старался запомнить все это вокруг. Будто этот ненастоящий мир мог вдруг исчезнуть. Не бросающие тени и почти невидимые акации. Каменный тротуар под ногами — скала с небрежно обозначенным на ней контуром брусчатки.

В щелях между этими псевдоплитами застряла белая каменная пыль, влажная сейчас. Днем дали еще один короткий и теплый, может, от нагревшихся вверху труб, дождик.

Маленький белый домик без окон и дверей, стоящий на берегу моря, прямо в воде, оказывается, был очистным сооружением. Потоки воды, бегущие по каменным канавам через весь город втекали в квадратную дыру в его фундаменте и исчезали там.

Здесь, в одном из домов, в окне Конга и Ахилла висела гирлянда сушеной рыбы. Сами они были видны далеко от берега на самодельном бамбуковом плоту с бессмысленным здесь парусом. Рыбалка, это тихое и неспешно занятие, им быстро надоела, и теперь они купались, с криком и грохотом прыгая с плота.

Недавно тут появилась стальная вышка. Ахилл и Конг заказали и оплатили ее. Оказалось, что здесь это недорого. Оттуда они тоже прыгали, с неимоверной высоты, и, кажется, собирались сделать парашют. Для них все это вокруг еще оставалось приключением.

Платон уже прекратил делать вид, что сочиняет доклад, уже несколько дней назад он застрял на одной фразе, а теперь уже и забыл ее. Сейчас он убивал время, бессмысленно и неумело. До сих пор ни разу в жизни этого делать не приходилось.

Улица шла в гору и становилась все круче. Он остановился у дома усатого Эпильдифора с аптекой внизу. Аптека оказалась необычной для здешних мест, настоящей — действующей и даже запертой на замок. Рядом сквозь стальные узоры сварных ворот видна была глубина двора: аккуратные огородные грядки, в листве деревьев — бело-зеленые шары, неспелые еще яблоки.

На другой стороне улицы, совсем не по-городскому — прямо на стене, висело зеркало. И не электронное, включающееся-выключающееся, а архаичное, стеклянное, в пластмассовой, под красное дерево раме. Платон уже не в первый раз сегодня увидел там еще молодого человека, высокого, с длинной шеей и по-особому породистым лицом, будто с удивлением глядящего на него. Себя. Смотрел через улицу, ухватившись за подбородок, внимательно, будто собрался бриться. Подбородок не изменился, остался таким же круглым и маленьким, как в детстве.