Мюррей Лейнстер: На суше и на море 1960

— Вы не предлагали ему остаться на сверхсрочную?

— Зачем?.. Он учителем хочет стать. По родной Смоленщине соскучился… Что ж, как говорится, дай бог ему счастья!..

— Вы-то вот с Курил уезжать не хотите…

— Я другое дело, граница мой дом. А Кирьянову в декабре только двадцать пять стукнет… Всех ведь их всегда жалко, когда они уезжают, — Баулин улыбнулся: — Тебя-то самого, конечно, не все только добром вспоминают: и строг был, и придирчив. А как не быть строгим — граница. Ясное дело, зеленым юнцам не все тут по нутру, особенно вначале… Всех жаль, — повторил он, — а вот, честно признаюсь, ни с кем еще не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он сделал для Мариши, моряк он был замечательный — сама честность, скромность и исполнительность. Да вдобавок к тому — волевой. Это ведь он два года назад, — Баулин посмотрел на календарь: — послезавтра будет ровно два года, оставался на острове один на один с разбушевавшимся вулканом.

— Как один на один?

— А так вот! Вроде коменданта… Словом, — добавил Баулин, — видимо, он не мог обойтись без этого «словом», — всех жителей острова пришлось эвакуировать на танкер «Баку». Да, представьте себе, первым на наш сигнал бедствия к пылающему острову подошел именно танкер.

— Зачем же остался на острове Кирьянов?

— Сообщать по радио о ходе извержения. История в своем роде примечательная… А кто в январскую стужу трое суток сторожил в забитой льдами бухточке у мыса Туманов шхуну-хищницу? Опять же Алексей.

Баулин сверил наручные часы с корабельными.

— Ну, мне пора собираться в дозор.

Он снял с вешалки кожаный реглан, заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, и сказал, притворив дверь:

— А если бы знали вы, сколько я с этим чертушкой Алексеем Кирьяновым возился, сколько он поначалу мне нервов перепортил!.. Да, и не я один — и парторг наш боцман Доронин, и комсомольская организация… Хотите верьте, хотите нет, а я уже было думал, что горбатого только могила исправит, собирался списать Кирьянова на берег, пусть, думаю, покрутится где-нибудь в хозкоманде. Такой был заносчивый, строптивый. Ни замечания, ни выговора, ни внеочередной наряд на камбуз — ничто на него не действовало. На гауптвахту он отправлялся прямо-таки с удовольствием. «На губе, — говорит, — я посплю вволю».

Баулин помолчал.

— Впрочем, откровенно говоря, вероятно, и я был поначалу в чем-то виноват, не сразу разгадал натуру Алексея, не сразу вник в его прошлое…

— Как же все-таки из Кирьянова получился такой отличный пограничник? — удивился я.

— А все началось с первого шквала, — Баулин снова посмотрел на часы, — Сейчас-то уже некогда… Напомните, расскажу в другой раз… Спокойной ночи, располагайтесь как дома.

— Чем утром накормить Маришу?

— Что ж вы думаете, мы живем как бобыли? — рассмеялся капитан третьего ранга, — Мы с соседями одна семья… Да Мариша раньше вас встанет. Она еще сама вас чаем напоит, она у меня самостоятельная!..

Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы обменялись рукопожатиями, и его высокая, слегка сутуловатая фигура исчезла в густом, липком тумане.

Снизу из-под утесов доносится тяжелый, перекатистый гул океана.

Проснувшись среди ночи, я не вдруг сообразил, где нахожусь, прислушался: под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе.

Я поискал было портсигар, но вспомнил, что в доме не курят. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее бревно: меня относило все дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча.

У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка.

— Дядя, у тебя болит головка?

— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.

— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо, — А я сегодня во сне летала. Высоко, высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне — значит растешь.

Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.

— Кто же открыл ставни?

— Я сама! — ответила Маринка.

— Ты сама и чайник вскипятила?

— Разве можно! — удивилась Маринка, — Папа не велит мне зажигать керосинку, он говорит — я могу учинить пожар. Чайник скипятила тетя Таня, наша соседка. Тетя Таня и печку истопила и камбалу поджарила.

Мы не спеша позавтракали, прибрали за собой.