Мюррей Лейнстер - На суше и на море 1960

БОЛЬШОЙ ГОРИЗОНТ [1] иллюстрации В. Медведева

Рис. В. Медведева

Я долго не мог придумать названия для этой небольшой повести. Приходило на ум, в частности, и такое: «Приключения старшины первой статьи Алексея Кирьянова». Однако один знакомый моряк, прочитав рукопись, справедливо заметил, что если бы в заглавии стояла фамилия какого-нибудь знаменитого человека, то оно было бы оправдано, а так, подумаешь, — приключения какого-то, никому не известного старшины первой статьи! Мало ли у нас на флоте старшин, в том числе и по-настоящему известных и знаменитых… «К тому же, — добавил моряк, — в повести у вас ведь не один Алексей Кирьянов, рядом с ним живут и действуют и капитан третьего ранга Баулин, и боцман Доронин, и другие моряки. Пожалуй, не будь их, и не видать бы ему в жизни по-настоящему больших горизонтов».

Так родилось название «Большой горизонт».

«А в общем-то, — заключил мой знакомый, — читателю не так уж и важно, как называется книга, важно, чтобы она с интересом читалась».

Получилась ли повесть интересной, судить, конечно, не мне, однако хотелось бы, чтобы читатели знали, что она не плод досужей авторской фантазии — в основу ее положены действительные события.

После напутственных прощальных речей грянул марш. Было пасмурно, и медь оркестра не блестела, а лишь тускло отсвечивала. Взволнованные, радостно возбужденные матросы и старшины, отслужившие на Курилах свой срок, спустились в шлюпку. Последним спрыгнул с пирса старшина первой статьи Алексей Кирьянов. Рулевой скомандовал: «Раз!», гребцы занесли лопасти весел к носу, тотчас же последовало: «Два!», и двенадцать весел как одно опустились в воду. Шлюпка рванулась вперед, оставляя за кормой пенистые водоворотики.

Провожающие замахали платками, фуражками, бескозырками: «Счастливого пути! Пишите!..»

С шлюпки в ответ: «Счастливо оставаться! Не поминайте лихом!..»

Кирьянов стоял на корме, крутил над головой мичманку, и я подивился, что на лице его нет и тени радости. А ведь он тоже возвращался домой.

Маринка прильнула к Баулину, горько заплакала.

— Ну, что ты, доченька, зачем же слезки? — успокаивал ее капитан третьего ранга.

— Мы так любили друг друга! — вымолвила девочка.

Худенькие плечики Маринки вздрагивали. Не мог скрыть волнения и Баулин: пальцы его комкали платок.

— Мы все тебя любим! — наклонился к девочке стоявший рядом боцман Доронин.

— Я знаю, дядя Семен, — сказала сквозь слезы Маринка. А глаза ее не отрывались от шлюпки.

Шлюпка шла ходко и минут через двадцать привалила к стоящему на внешнем рейде «Дальстрою», тому самому «Дальстрою», который привез на остров Н. продовольствие, новый опреснитель морской воды, книги, посылки и почту.

Я тоже прибыл на остров с этим пароходом и после многосуточной болтанки в бурном Охотском море и Тихом океане мечтал поскорее растянуться на койке, не раскачивающейся, словно на гигантских качелях. Однако провожающие не расходились, с невольной грустью глядя, как с борта «Дальстроя» спустили трап, как едва заметные фигурки людей поднялись со шлюпки на палубу корабля, как, наконец, выбрав якорь, «Дальстрой» попрощался с островом протяжным басовым гудком и лег курсом на север.

— Пошли, Мариша, домой, — сказал, наконец, капитан третьего ранга.

Девочка вытерла кулачонками покрасневшие глаза, совсем по-взрослому вздохнула:

— Пошли…

На ошвартованных у пирса сторожевых кораблях, недавно возвратившихся с охраны границы, происходила приборка. Тихий, редкостный для октября ветер едва шевелил флаги пограничного флота. Мутно-свинцовые волны лениво накатывались на склизкие, обросшие зелеными лохмами водорослей сваи.

Пронзительно вскрикнув, крупная чайка нахально выхватила на лету из клюва другой рыбешку. Царапая нервы, скрежетали скрябки — с днища вытащенного на берег катера счищали ржавчину и ракушки. Из-за высокой, отвесно падающей в океан скалы доносился перекатистый гул птичьего базара.

Крутой каменистой дорогой мы поднимались от морбазы к небольшому поселку стандартных, привезенных с материка домиков. Десятый час был на исходе, а солнце все еще не могло осилить толщу низких серых туч, отчего все вокруг тоже казалось серым, унылым.