Сергей Смирнов - Без симптомов. Повести и рассказы

Ремезов наблюдал эту злость, твердость - все сильное, искреннее, и против его воли уважение к Игорю Козьмичу росло.

- Только не гляди на меня как Саваоф. - Игорь Козьмич смотрел Ремезову в глаза уже без всякой злости, без отпора. - Это ты смылся на свой Алтай… в Шамбалу… к ламам. А я по полгода в нашем Лемехове жил, и мои пацаны там каждое лето с удочками бегали. Так что еще надо разобраться, кому оно дороже, наше Лемехово… Так, теперь ты похож на беженца. И это ни к чему. Лемехово закрыто до зимы, от силы до лета. Десять лет ты уже вытерпел, потерпи еще полгода… Кстати, срок карантина во многом от тебя же и зависит.

- Игорь, но ведь Чернобыль уже был… Неужели мало? - сказал Ремезов что уже просилось на язык.

Игорь Козьмич откинулся на спинку кресла, потом снова подался вперед и поправил пиджак, приподняв его на плечах. Ремезов подумал, что у директора вспотела спина.

- Так, Витя, - грустно усмехнулся Игорь Козьмич. - Ты все-таки поговорить хочешь. Ладно. Давай поговорим. Только недолго, хорошо?.. Чернобыль у тебя на уме. И у меня Чернобыль на уме. И то слава богу, что мысли у нас общие - есть с чего начать. Так вот я тебе расскажу, что там было, за этой бумажкой, а ты уж, махатма алтайский, рассудишь, грешен я перед господом или как…

Ремезов с недоумением пригляделся к Игорю Козьмичу: дважды и с ударением помянул тот владыку небесного… Что это, очередная бравада, способ вызвать доверие? В глазах Игоря Козьмича он не находил ответа, и это тревожило. Ремезов знал однофамильца, считай, сорок лет, с пеленок, а выходило, что не знал совсем, раз не может определить, что действительно у него на душе… На курсе втором или третьем однофамилец стал доставать «ксероксы» и рукописи, перепечатанные па машинке - «опиум для интеллигенции», как он сам говорил, - и еще года два они текли перед глазами нескончаемым потоком - Бердяев, Гурджиев, Соловьев, Кастанеда, Федоров, Раджниш, Блаватская, Флоренский… всех не перечислишь… Все захватывало и будоражило. Однокашник регулярно ездил в Лавру, соблюдал посты и просил не болтать об этом: «в партию все равно вступать надо, чтобы дали работать по-человечески», «богу богово, а кесарю кесарево». Ремезов не ездил, почему-то душа не лежала, почему-то он страшно уставал от церковной красоты, от множества икон - так же, как в детстве, удивляя родителей, он уставал и мучился, долго глядя на новогоднюю елку. В новогодний час мама с папой чуть ли не силой тянули его к шарикам и гирляндам, а он упирался и, бывало, начинал реветь… И всегда становилось не по себе, невмоготу перед ликами в нимбах от того, что у него, Ремезова, не делалось светлее на душе, а, напротив, наваливалась тяжесть и оцепенение. С другом он был в церкви раз или два и украдкой поглядывал на него, изумляясь, как загораются над свечами его глаза и весь он становится похожим на Александра Невского из фильма Эйзенштейна.

- Речь идет, Витя, о твоих вирусах, - мягко произнес Игорь Козьмич. - Это я добился, чтобы твою работу продолжали у нас, а не в Москве. И если помнишь, я тебя дважды упрашивал вернуться и снова взять вожжи в свои руки.

Ремезов кивнул и усмехнулся, вспоминая внезапные междугородные звонки в больницу и опасливые взгляды главврача… Что могли натворить его вирусы? Все штаммы десятилетней давности были безобидны. Или однофамилец успел вырастить что-нибудь новенькое? Ремезов хотел спросить напрямую, но Игорь Козьмич уже продолжал начатую мысль:

- И я не особо удивлялся твоим отказам. По-своему ты прав. Оно, конечно, ближе к святости - быть благодетелем сира и у бога в горах и лесах… а мы тут со своим прогрессом… генной инженерией и реакторами еще неизвестно кого дозовемся - не то черта, не то архангела… Но я не верю, Витя, что ты сдался, что ты там, на своем Алтае, не шевелишь мозгами в этом направлении. Я не верю, что тебе не снится твоя наука и ты не мечтаешь выехать когда-нибудь на белом коне… из тайги. Тебе бы туда, в твой скит, забросить на вертолетах из наших запасников хорошее оборудование, пару лаборантов - и через пяток лет ты облагодетельствуешь не только чабанов-ударников, а весь прогрессивный мир… Тебе это снится, Витя, а я, между прочим, уверен, что все это можно провернуть наяву.

- Снится, снится, - кивнул Ремезов, тяжело вздыхая.

Ах, какие эта были годы! Какие звезды сияли вдали! «Многоцелевой вирус-союзник» (это из газетного интервью), всех вредителей зерновых культур - одним махом! Полный отказ от инсектецидов! Докторская диссертация! Эх, черт, Государственная премия (еще Стреляное грозил)!