Журнал «Если» - «Если», 2006 № 07

Из поликлиники они отправились домой пешком, хотя путь был неблизкий. Метро не работало, летомобили по-прежнему оставались прикованы к земле. Многие дома, мимо которых они проходили, превратились в груды щебня и стеклянных осколков, и бригады роботов копошились в развалинах, разбирая завалы, чтобы попытаться восстановить здания. Валентина смотрела на них и гадала, как долго продлится война…

Только на следующий день она узнала, что под развалинами кинотеатра погибла Тина. Эта новость настолько потрясла Валентину, что ее вырвало. Кое-как умывшись, она убежала в свою комнату, заперлась на замок и плакала, уткнувшись лицом в подушку, до тех пор пока не заснула.

Через три дня после начала осады мама ушла на фронт.

— Не смей!.. — кричал ей отец. — Ты спятила, женщина? Ведь у тебя двое маленьких детей!

Его лицо побагровело от гнева, кулаки сжимались и разжимались. Тровер ничего не понимал, но вопил так, что Валентине захотелось вырвать из-под кожи слуховое устройство и растоптать. Глаза у мамы тоже были красны, но голос звучал твердо.

— Я должна, Гаральд, и ты сам отлично это знаешь. Ведь я ухожу не просто на фронт — я иду защищать наш родной Город. Я нужна Городу, нужна моим согражданам. Что станет с нашими детьми, если никто не будет сражаться за них?

— А мне кажется, ты просто любишь воевать, — сказал папа с горечью. — Ты, как наркоманка, настолько привыкла к борьбе, что уже без этого не можешь.

Мама шагнула вперед и сунула ему под нос левую руку.

— Я — наркоманка?! Вот значит, как ты обо мне думаешь?… — Мизинец и безымянный пальцы на ее левой руке были изувечены и не разгибались до конца. На памяти Валентины так было всегда. Когда она спросила у матери, отчего это, та произнесла страшное слово — «костоломы». Так раньше называли полицейских.

— По-твоему, я к этому привыкла, да, Гаральд? Нет, я иду сражаться, потому что не забыла, что такое честь, мужество и любовь к родине, хотя ты, наверное, думаешь, что эти качества давно вышли из моды. И я не допущу, чтобы из-за твоей трусости наши дети оказались опозорены. Я иду сражаться за всех нас, Гаральд! И за тебя, между прочим, тоже…

Папа не нашелся с ответом и молчал почти целую минуту. Тем временем мама крепко поцеловала детей в лоб и вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Папа, Валентина и все еще всхлипывавший Тровер остались сидеть неподвижно. По щекам отца катились слезы, но он даже не пытался их скрыть. Наконец папа вытер глаза кулаком и спросил с деланной веселостью в голосе:

— Ну-с, кто хочет блинов с вареньем?…

Но электричество выключили еще утром, поэтому им пришлось довольствоваться размоченными в молоке кукурузными хлопьями.

Прошло две недели после начала осады. Накануне вечером мама не вернулась домой, и Город пришел за папой.

— Все взрослые обязаны сражаться, товарищ! Нам нужна каждая пара рук!

— Но у меня дети!.. — взорвался Гаральд. Уже не в первый раз мама не приходила домой ночевать, и он буквально извелся от беспокойства, хотя в последнее время они почти не разговаривали друг с другом.

— Ваша девочка уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе и о брате. Правда, детка? — Женщина из городского комитета обороны была невысокой и грузной, к тому же на ней был тяжелый бронежилет. На десятый этаж, где располагалась квартира Валентины, ей пришлось подниматься пешком, так как лифт в доме теперь почти никогда не работал, и ее лицо стало багровым от гнева и усилий.

Валентина прижалась к отцу и обхватила руками его ногу.

— Мой папа готов сражаться! — заявила она. — Ведь он тоже Герой!

Она не преувеличивала. Гаральд тоже участвовал в Революции и даже был награжден какой-то медалью. Иногда, когда дома никого не было, Валентина потихоньку доставала родительские награды и разглядывала яркие многоцветные ленточки и затейливые надписи, сделанные крошечными выпуклыми буковками на блестящих бронзовых кружочках.

Женщина из городского комитета обороны бросила на папу многозначительный взгляд, который, казалось, говорил: «Стыдно вам отказываться! Ребенок — и тот понимает!..». Валентина, таким образом, как бы сделалась союзницей толстой женщины, но никаких угрызений совести по этому поводу не испытывала. Ведь у Лизы воевали и папа, и мама; почему же у нее должно быть по-другому?

Ее отец тяжело вздохнул.

— Я должен оставить записку жене, — сказал он, сдаваясь. Только теперь Валентина поняла, что впервые в жизни будет предоставлена самой себе, и мысль об этом наполнила ее нетерпением и восторгом.