Джейн Йолен: Книги Великой Альты

Когда отец ребенка вернулся с поля и его, наконец, удалось оторвать от тела жены, чтобы он взглянул на малютку, та по-прежнему держала повитуху за палец.

- Боевая девка, - сказала женщина, протягивая отцу свою ношу.

Но он не взял крошку на руки. Белая плачущая кроха показалась ему плохой заменой рыжеволосой, страстно любимой жене. Он потрогал мягкое темечко, где под кожей билась жилка, и сказал:

- Раз уж она такая боевая, снеси ее к воительницам, что живут в горах. Я не могу принять ее, пока оплакиваю ее мать. Ведь это она - причина моей потери. Я не могу любить, когда горе так велико. - Он сказал это тихо и без гнева, поскольку всегда был человеком ровного и спокойного нрава, но повитуха различила камень под этими тихими словами. К чему малютке биться об этот камень снова и снова без всякой пользы. И женщина сказала то, что сочла правильным:

- Жительницы гор примут ее и будут любить так, как не можешь ты. Они славятся своими материнскими чувствами. И клянусь - они взрастят ее для еще более чудесной доли, чем пророчат ее крепкий кулачок и рано прозревшие глазки.

Если мужчина и воспринял ее слова, то не показал виду - его плечи уже сгорбились под бременем горя, которому, хотя он этого и не знал, предстояло вскорости свести его в могилу: ведь не зря говорят в Слипскине: "Сердце не колено, оно не гнется".

Тогда повитуха взяла дитя и ушла. Задержалась она только, чтобы оповестить могильщиков и позвать двух женщин, чтобы обмыли покойницу и одели в саван, пока та еще не совсем окоченела. Она рассказала им о чудесной малютке изумление от виденного еще не оставило ее.

Поскольку она слыла упрямой женщиной - что, бывало, втемяшится ей в голову, на том она и стоит, точно игла в воде, что указывает на север, - никто не стал отговаривать ее от похода в горы. Никто, даже она сама, не ведал всей меры ее страха - она боялась и ребенка, и своего путешествия. Отчасти она надеялась, что горожане остановят ее, но другая ее часть, упорная, все равно настояла бы на своем - и люди, чувствуя это, приберегли дыхание для того, чтобы передать ее рассказ другим. Не зря говорят в Слипскине: "Лучше рассказать историю, чем пережить ее".

И вот повитуха отправилась в горы, где никогда прежде не бывала, в надежде, что часовые Великой Альты заметят ее, не дав ей зайти слишком далеко. Дитя она прижала к груди, словно амулет.

К счастью, ранняя оттепель растопила снег, очистив горные тропы, иначе повитуха не добралась бы и до того места, куда пришла. Она была городской женщиной, чьи обязанности гоняли ее из дома в дом, словно побирушку. Она не знала ничего об опасностях леса и о больших желтых диких кошках, что живут в горах. С запеленутым ребенком у груди она пустилась в путь бодро и дошла до подножия горы на удивление удачно, ни разу не оступившись и без единой царапины. Даже сильные мужчины-охотникн не всегда бывали столь удачливы. Правду, видно, говорят: "Не рыба всех в реке умнее".

Первую ночь женщина провела меж вывороченных корней сожженного молнией дерева, дав ребенку пососать из рожка, заткнутого тряпицей. Сама она поела черного хлеба с сыром и согрелась сладким вином, полмеха которого несла с собой. Ела она вдосталь, поскольку думала, что придется переночевать только раз, прежде чем она доберется до горных кланов. А там, она была уверена, женщины гор, которых она давно хотела посетить - она думала о них всегда с завистью и страхом, - накормит ее, напоят и одарят золотом за то, что она им принесет. Она привыкла думать, как все городские жители: ты - мне, я - тебе. Она не понимала ни гор, ни живущих там людей, не знала, что голодного там накормят всегда, а золота не держат вовсе, ибо не видят в нем нужды.

Второй день выдался ясным. Облака виднелись лишь на самом краю неба. Женщина выбрала дорогу вдоль берега быстрого ручья - это казалось ей проще, чем прокладывать новую тропу. Если бы она заметила помет и знала, кому он принадлежит, она поняла бы, что это излюбленное место горных кошек - в ручье водилась в изобилии форель, особенно глупая по вечерам, когда в воздухе кишит мошкара. Но повитуха была городской женщиной и умела читать только по книге, а не на земле. Она не слышала кошек и не замечала следов от когтей на деревьях.

На вторую ночь она положила малютку в развилку дерева, полагая, что там дитя в безопасности, а сама спустилась к ручью, чтобы искупаться при луне. Будучи городской женщиной и повитухой, чистоту она ставила превыше всего.

И когда она нагнулась, полоща волосы в холодной воде и сетуя вслух на затянувшееся путешествие, кошка прыгнула на нее - быстро, бесшумно и уверенно. Женщина мучилась не больше мгновения - но дитя в миг ее гибели издало высокий, тонкий писк. Испуганная кошка бросила добычу и стала тревожно оглядываться.