Аскольд Шейкин - Северная баллада

Он спрашивал резко, будто бы вел допрос. Я слушал сжавшись, вобрав голову в плечи, «сгруппировавшись», если говорить языком горнолыжника, в ожидании града камней. Это не было преувеличением. Так мне вдруг действительно показалось. Но потому же я не стал отвечать. Пережду. Будет видно.

— С той поры, когда был основан город, прошло полвека. Но никогда и никакое месторождение полезных ископаемых не бывает неисчерпаемым. Спросите ученых. — Дмитрий Степанович кивком головы указал на бородача в замшевой куртке и джинсах, который тоже сидел у стола и которого я только теперь заметил. — Да, спросите ученых. Они подтвердят, что и наших запасов руды хватит еще только на четверть века. И что тогда? Опустеть домам, Дворцам, школам? С улиц, по которым больше некому ходить, содрать асфальт? И ваше сердце спокойно? Вы над этим не думали и никогда не захотите думать? Но мы-то уже сегодня готовим завтрашний день города. И я вам скажу, каким здесь, в горкоме партии и горисполкоме, мы его видим. Это будет не только всесоюзно известный центр горнолыжного спорта, но и столица самого северного в мире национального парка. Мне иногда говорят: «Надо браться только за один спорт. У нас прекрасные горы. Десять месяцев на них лежит снег. Будут проходить мировые чемпионаты, тренировки мастеров — и достаточно!» Но ведь спортсмену в такие периоды жизни нужны кроме гор и снега еще только подъемники да место в гостинице. И в сущности, ничего больше. Чтобы не увядал город, этого мало. Национальный парк привлечет сюда любителей северной природы. Станут съезжаться туристы всех стран и возрастов. Это большие массы людей, фестивали, недели искусств, современное, градостроительство, десятки тысяч постоянного населения, круглый год занятого полезным трудом.

— Но почему вы считаете, что мне над этим никогда не захочется думать? — прервал я его.

— Потому что претендовать на то, чтобы стать таким городом, — это в первую очередь значит полностью сохранить в его окрестностях животный и растительный мир. Ради этого мы и добились, чтобы уже сейчас от самых наших окраин начиналась территория заповедника.

Он протянул в мою сторону раскрытую ладонь. На ней что-то лежало.

— Это пуля из твоей винтовки? — в упор глядя на меня, спросил он.

— Какая пуля? — Я оглянулся на тренера, на директора заповедника. Никто из них не смотрел на меня.

Дмитрий Степанович подошел к тренеру, протянул ему ладонь. Тот, подтверждая, кивнул.

— Но почему? Как это может быть? — спросил я, уже догадавшись о том, что услышу дальше.

— Имеются данные баллистической экспертизы, — вступил в разговор прокурор. — Калибр семь целых и шестьдесят две сотых миллиметра. Пуля от целевого винтовочного патрона «экстра», предназначаемого для стрельбы на особо ответственных соревнованиях. Во всем нашем городе, кроме вас, ни у кого из спортсменов таких патронов нет да и не было. Но разумеется, гораздо важнее то обстоятельство, что экспертиза бесспорно установила индивидуальные признаки, общие для этой пули и нарезки ствола вашей винтовки.

Дмитрий Степанович смотрел на меня с таким отвращением, что его подбородок дрожал.

— Когда ты стрелял последний раз и по какой цели?

— Если вы говорите о каком-либо животном, то несколько месяцев назад, — ответил я. — Вы сами посылали меня в прибрежный район. Вы помните?

— А что ты сделал три дня назад? — Он взвешивал на ладони пулю, будто решая, швырнуть ее в меня или нет, и вдруг, сжав кулак, грохнул им по столу. — Хватит вранья! Это нашли в медведе, погребенном лавиной, и ты прекрасно знаешь, почему, где и когда это было.

— Но что оставалось? — в отчаянии крикнул я. — Он шел к обрыву. И слабый, тощий. Кожа да кости. Еле тащился. Было ясно: ему ни за что не удастся удержаться на склоне. Моего голоса он не услышал. Пришлось отпугнуть выстрелом. Но я только это и сделал.

— Только? — переспросил Дмитрий Степанович. — Но вот уже сколько раз на территории, которую ты должен оберегать от браконьерства, находят убитых животных.

Он шагнул к рабочему столу, взял с него пачку фотографий и швырнул на зеленое сукно. Они ручьем потекли по его поверхности.

— Росомахи, куницы… Птицы, записанные в «Красную книгу»… Ты знаешь, сколько раз вот эти друзья, — он ткнул пальцем сперва в секретаря горкома комсомола, потом в тренера, в директора заповедника, — оберегая твою репутацию, тайком подбирали на дне ущелья, у границы территории, которую ты обязан охранять, убитых тобою животных и прятали, чтобы никто не увидел? Думаешь, так может продолжаться вечно? И хотя бы бесстыдно сдирал шкуру, жрал! Но ты браконьер особого рода. Чист и свят. Всего лишь отрабатываешь технику. Идешь к высшим достижениям в спорте. И ни у кого из твоих друзей не хватает мужества сказать: «Прекрати!» И что же делать теперь? Просить Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта о твоей дисквалификации? Знаешь, сколько уже насчитала на тебя охотоинспекция? И прячут, списывают на стихийные бедствия. На лавины и паводки, которых не было. Лишь бы только не бросить тень на олимпийского чемпиона, которым все мы гордимся. Но теперь мы с них спросим. Товарищи говорили: «Нет доказательств». Теперь они есть. Мы верили, что вместе с тобой в наш город придет большой спорт. Пришел позор.