Аскольд Шейкин - Северная баллада

— И одним из таких свойств воды объясняется мое исцеление? — спросил я.

— А почему бы нет? Замораживание и оттаивание? Но сейчас на вершинах гор зима, в долинах, в ущельях — осень. Ночью холодно, днем яркое солнце. Налицо все условия для такого процесса. Нужна лишь подходящая сеть трещин, чтобы собирать тонкий слой этой воды и сводить в одно русло.

Омагничивание? Но жилы магнитного железняка нередки на этом месторождении. Природная намагниченность может возникнуть, скажем, от удара молнии. Тесный контакт водного потока и жильного тела вполне вероятен.

Дезинтегрирование? Но если поток целые километры проходит по извилистым трещинам, образует водопады, встречает на пути сужения, камеры, почему нельзя допустить в недрах гор и такого процесса? И может, все они идут одновременно, наслаиваются и потому образуют в жидком кристалле — воде совсем уж благоприятную для живого организма структуру.

— А ведь на вкус она ничем не отличалась, — проговорил я. — Вода и вода…

В кабинете Дмитрия Степановича шло совещание. Некоторое время надо было подождать в приемной. Мы отступили к окну. Трофим Петрович продолжал:

— Я не успел сказать главного. Водород, как вы, без сомнения, знаете, бывает различного атомного веса: протий, дейтерий и тритий. И вот протиевая [1] Так в публикации! ( прим. верстальщика ). , или, как ее еще называют, сверхтяжелая, вода в природе почти не встречается. Дейтериевой, или тяжелой, очень немного. В воде всех рек, озер, морей, океанов ее в среднем на нашей планете семнадцать тысячных процента. Все остальное, то есть примерно в шесть тысяч раз больше, — обычная или протиевая. И тут поразительный парадокс: чисто протиевая вода — это воистину эликсир долголетия, бодрости; дейтериевая — эликсир старения, дряхлости. Уменьшение ее концентрации даже на тысячную процента резко ослабляет влияние этой примеси на жизнеспособность растительного и животного мира. Многие палеонтологи убеждены: двести-триста миллионов лет назад, в каменноугольный период, наша Земля потому и была так невероятно богата флорой и фауной, что содержание дейтериевой воды было тогда несколько ниже сегодняшнего.

— И вы считаете, что тот родник… — начал я.

Он не стал меня слушать дальше:

— Да. Вполне допустимо, что его свойства вызваны этим. Одно из возможных предположений: тяжелая вода замерзает не при нуле, а почти при четырех градусах. Первые порции талой воды всегда оказываются ею обеднены. Это известный факт.

— Так просто?

— Просто лишь на словах. Практически эти первые порции тут же смешиваются со всей остальной массой жидкости. Но не потому ли, однако, например, киты обитают не на экваторе, а у кромки тающих льдов? В океанах самая кипучая жизнь идет именно там… и не ради ли этого птицы весною летят на острова нашего Севера, чтобы непременно там выводить птенцов? Они будут тогда максимально жизнестойкими. И наконец, не потому ли морские рыбы, намереваясь отложить икру, поднимаются в верховья рек, упрямо штурмуют завалы, плотины? Установлено: в истоках рек концентрация дейтериевой воды всегда ниже, чем в океане. Вполне закономерно предположить, что рыб влечет особый, очень издалека слышный им «запах» более «чистой» от дейтерия протиевой воды. Природный источник ее — ценность огромная.

Я снова прервал его:

— У вас есть карандаш и бумага?

Одна, пока еще до крайности смутная, догадка мелькнула в моей голове.

Он достал из портфеля большой блокнот, раскрыл, протянул мне шариковую ручку. Мы склонились у подоконника.

— Вот смотрите, — объяснял я, рисуя, — седловина, ущелье. Здесь железная дорога, вход в тоннель. Эта точка — родник.

Он кивнул:

— Все правильно. Я так себе это и представлял.

— Здесь я увидел медведя. Вот место, где есть его след. — Я соединил эти точки прямой линией. — Таким путем, значит, он шел. А вот направление, по которому полз олененок, перед тем, как свалиться под скалой. — Я провел еще одну линию. — А это — путь лебедя, которого мне хотелось спасти. Смотрите! — Я проговорил это и сам поразился тому, что получилось: все три линии сходились в одной точке — в той, которая обозначала источник.

— Послушайте, да послушайте же, — озадаченно повторял Трофим Петрович, но было понятно, что ему еще неясен смысл моего чертежа.

— Получается, — сказал я, — что все те животные, о которых шла речь в кабинете Дмитрия Степановича, вовсе не жертвы браконьерства. Почти все они, как тот же бурый медведь, по той или иной причине оказались ранены за пределами заповедника или во всяком случае не вблизи ущелья. К нему они направлялись, чтобы достичь родника. И те из них, которым это удавалось, исцелялись и уходили назад. Они нам неизвестны. Мы знаем лишь о тех, которым не хватило сил, чтобы дойти.