Аскольд Шейкин - Тайна всех тайн [повести]

— Та-ак, — повторил Зубцов, тоскливо подумав: «Все же не розыгрыш ли, братцы мои?», и сам, как предательства: «Нет-нет!» — испугался этой мысли.

— Но почему тебя удивляет мгновенность полета? — продолжала она. — Ведь я никак не могу возвратиться в свое время раньше, чем ушла из него. Это значило бы, что в какой-то момент там стало два одинаковых человека. Главное, впрочем, в другом. Произошло бы удвоение массы. Очень резкое, противоречащее закону сохранения вещества.

— Ну и что?

— Как ну и что?

— Изменить его, что ли, нельзя? Сама показывала: твой друг пошел по воде.

Дарима Тон смотрела на него с веселым изумлением.

— Но это же закон сохранения вещества! Попытайся нарушить — катастрофа, взрыв. Да какой!

Он не сдавался, хотя понял, что попал в достаточно глупое положение.

— Вернись позже.

— Но и это взрыв.

— Все тот же закон?

— Громыхнет Тунгусским метеоритом. Был такой случай в вашей эпохе. Споры о том, чем он вызван, идут и у нас.

— Ого!

— Если смотреть со стороны, то полет по времени выглядит так: человек входит в аппарат, тут же его покидает, но уже обогащенный всем тем, что узнал в полете.

— Это если не грохнуло взрыва.

— О да! Но — не надо. Будем считать, что вышел благополучно.

— И уже с сувенирами, — добавил он, сварливостью тона маскируя растерянность.

— Нет. Передать можно лишь информацию, мысль. Иначе опять же: исчезновение массы в одной эпохе, избыток — в другой. Пыль сапог и та полыхнет ядерной бомбой. Наша аппаратура это сдерживает, но лишь на время полета.

— Та-ак, — еще раз протянул Зубцов. — А временны́е-то площадки зачем?

Дарима Тон устало улыбнулась:

— Все очень просто, Федор. Земля вращается то быстрее, то медленней. Ее центр тяжести идет по орбите волнообразно. Явления эти невелики. Вместе с тем они носят порою настолько случайный характер, что предвычислить их не удается. То же относится к возмущениям в движениях Солнечной системы, Галактики. А в результате очень велика вероятность того, что, перенесясь из эпохи в эпоху, окажешься ввергнут внутрь горного монолита, в поток жидкой лавы, в межпланетную пустоту. Я же, как видишь ты, без скафандра, да и структура сопутствующего мне поля на такие сюрпризы всего чаще отзывается полным разладом.

— Тот же взрыв?

Дарима Тон, подтверждая, кивнула.

— Нет-нет! — воскликнула она вслед за тем. — Временны́е площадки — величайшая редкость. Да еще такие, где можно предполагать пригодную для дыхания атмосферу, сносный климат. К тому же… — Она кивнула на плакат с лыжником. — «Встретим Новый год трудовыми победами!» Это лозунг Советской страны. Твой и наш миры социально едины. В этом еще одна очень большая удача. Окажись я здесь всего лет на семьдесят раньше, что бы меня ожидало?

Он прервал ее:

— Ну а тот мир, куда ты летишь? Секрет? Скажи! Я не болтун. Если это какая-то тайна…

— Смотри, — сказала Дарима Тон, и экран вновь засветился.

Лохматый босой старик в наброшенной на спину изодранной звериной шкуре неумело ковырял палкой землю; тощие негры крались в камышовых зарослях; десяток мужчин, женщин, детей — их бедра были едва прикрыты пучками травы — топтались на месте: месили ногами глину. Один из этих людей вдруг остановился, умными глазами глянул с экрана…

— Мозг первобытного человека, — говорила тем временем Дарима Тон, — был устроен не менее сложно, чем твой или мой. Но даже мы используем его мыслительные возможности всего на три — пять процентов. Вы, в общем, тоже не более. Загадка: почему это так, если по условиям жизни того нашего предка ему еще подобный мозг не требовался и, значит, он не мог сформироваться в результате мутаций и естественного отбора?

Теперь экран показывал улей. По дощечке перед входом в него бегала, выписывая восьмерки, пчела. Упрямо повторяла одни и те же движения.

— Танец пчелы! На таком языке это насекомое сообщает другим обитателям улья, далеко ли цветущее поле, как его отыскать. В организме ее около тысячи нейронов. Жизнь первобытного человека была едва ли так уж намного сложнее пчелиной, однако в его мозгу нейронов в миллионы и миллионы раз больше. Но опять же: зачем? Возникло случайно? Но тогда всплывает новый, и не менее трудный, вопрос: почему эти клетки не атрофировались? Ведь сколько-нибудь полно мозг человека окажется загружен только в грядущем!.. Природа экономна. Если какой-либо орган живого существа излишне велик, чрезмерно сложен, он постепенно начинает слабеть, упрощаться. Так действуют те же мутация и естественный отбор. И вдруг беспримерная расточительность: за миллионы лет до того как потребуется, образовать и упорно сохранять в человеке, в общем-то, очень уязвимую для болезни, удара часть организма, возможности которой еще долго и долго будут использоваться лишь на тридцатую долю.