Аскольд Шейкин - Тайна всех тайн [повести]

Стена здания надвинулась на экран. Теперь его занимал простор ярко освещенного зала, стены, потолок и пол которого имели вид исполинских пчелиных сот. Все тот же парень в голубой рубахе и спортивных брюках, свободно раскинув руки, птицей летал вдоль стен. Иногда он вдруг застывал над отдельными ячейками, всматриваясь в них, что-то там делал и вновь продолжал свое легкое, неслышное передвижение.

— Экспериментальная камера, — слышал он между тем голос Даримы Тон. — Летающий парень — Год Вестник, сотрудник института, чемпион мира по самбо и каратэ.

Зубцов почувствовал себя задетым. Кто он ей, этот Год Вестник? Жених? Муж? Самбо и каратэ! Хвастается! Нашла момент!..

Экран погас.

Зубцов обернулся. Дарима Тон продолжала сидеть все с тем же задумчиво-отрешенным выражением на лице. «Может, она и мысли мои читает? — подумал он. — Но я же о ней худого — ни сном ни духом. Наоборот!..»

— Погоди, но откуда здесь горы? — спросил он, указывая на пленку, висящую на стенке вагончика.

— Работа инженерных геологов, — ровно, как-то даже безжизненно отозвалась она, не меняя позы. — Ради улучшения климата. К тому же, если город у гор, жить в нем приятней.

Он продолжал:

— Но почему я тебя-то в этом кино ни разу не видел? Не снимали?

— Это всего лишь то, что я вспоминаю. — Голос ее потеплел. — Ты просил рассказать про институт, про его окрестности. А саму себя мне трудно представить. И всегда это разочаровывает.

Дарима Тон опять улыбнулась, но по всему ее виду Зубцов понимал, что она чем-то очень огорчена и думает совсем не о том, о чем говорит. И он тоже вдруг огорчился, будто был виноват, и, заглушая в себе это чувство, панибратски сказал:

— Спасибо. И привет тому парню. Пусть живет и не кашляет. А если надо что-нибудь сообщить нашим ученым, так что же? Через недельку буду в поселке. Хочешь, специально поеду в Москву. Денег, думаешь, нет? Навалом! Мы же нефтяники! — Он протянул ей свою тетрадь. — Пиши.

Она взяла тетрадь, не раскрыв, положила рядом с собой, благодарно кивнула ему:

— Все гораздо сложнее.

— Эх ты! Не веришь?

— Верю. Но все это гораздо сложнее. Надо подумать.

— Над чем?

Она пожала плечами:

— В первую очередь над тем, почему до моего вылета там, у нас, ничего не было известно об остановке в вашем времени.

— Милая! Как это могло тогда быть известно?

— Но ведь, если такая остановка когда-то случилась, до нашего времени должны были дойти отзвуки этого посещения. Скажем, в виде находок историков науки, не объяснимых ничем другим, как только визитом из будущего. А их, во всяком случае на момент моего отправления, не было. И вот… что из этого следует? Для меня. Но и для тебя тоже.

— Понимаю, — произнес он, хотя на самом деле совершенно не мог взять в толк того, о чем она говорит. — Понимаю… Но если я сумею тебе как-то помочь…

Он замолчал, жадно вглядываясь в нее и все более обнаруживая во всей ее внешности: легкой смуглости кожи лица, трогательно изящном изгибе шеи, плавном овале щек — и в тоне негромкого и все время слегка меняющегося — смеющегося и вместе с тем грустящего — голоса именно то, что всегда наиболее привлекало его, Зубцова, в других девчатах. Однако в Дариме Тон все эти желанные ему черточки были особенно ярки, прекрасны.

Он даже вроде бы вдруг оглох от такого своего открытия, утратил нить разговора, ошеломленный сознанием того, что ему достаточно лишь смотреть на нее и от этого одного он будет чувствовать себя безмерно счастливым. Такое случилось с ним впервые в жизни и пришло (теперь он был уверен в этом) еще в тот миг, когда он увидел ее на тропинке, ведущей к вагончику.

Она же, будто все это разгадав, особенно благодарно улыбнулась ему.

Он сказал:

— Не волнуйся. Останутся отзвуки. Прилетит бригадир — такое грянем!

— Нет. — Она упрямо повела подбородком. — Уже ничего не удастся сделать. Чего не было, того не было.

Зубцов бесцеремонно протянул в ее сторону руку:

— Дай пощупаю. Как это — не было? Да мы в лепешку ради тебя расшибемся!

Дарима Тон еще раз благодарно улыбнулась:

— Спасибо. Но лично со мною-то все обстоит очень просто. Ушла — возвращусь. И так быстро, что в моем времени не пройдет и мгновения. Поверь, гораздо больше загадок в твоей судьбе.

— Та-ак, — протянул он, настораживаясь. — В моей-то моей, но ты здесь уже добрый час. Да еще в прошлом быть собираешься…

— Значит, мой обратный путь окажется короче на несколько суток — оборотов Земли, но и только.