Зиновий Юрьев - Белое снадобье

– Это для вас низко, – улыбнулась девушка в окне. – На такой высоте и я подтянусь.

У нее были прямые светлые волосы и смеющиеся синий глаза. Казалось, она была заряжена смехом под давлением, и он теперь прыгал и бурлил в ней, ища выхода.

– Попробуйте, – усмехнулся Арт.

Она исчезла в глубине комнаты и через минуту вышла во двор. На ней были пестренькие узкие брюки и старый, затрепанный джемпер.

– Ой, – сказала она, взглянув на трубу, – она же вся ржавая. Руки перемажешь… – Она засмеялась и посмотрела на Арта. – Я, наверное, кажусь вам дурочкой? Честно, я не обижусь…

– Нет, честно, нет, – покачал головой Арт. Она была слишком красивой, она была выходцем из какого-то другого мира. Здесь, в этом асфальтовом колодце, так не смеялись. Здесь, может быть, смеялись и громче, но не так. Не так охотно. Здесь никто не был заряжен на смех. – А вы здесь живете?

– Да, вчера переехала. Ничего конурка. Не очень веселенькая, но жить можно. А вы?

– О, я здесь родился и вырос, – сказал Арт. Ему хотелось сказать девушке что-нибудь очень веселое, легкое, остроумное, но он не знал, что сказать, и лишь смотрел на нее с напряженным вниманием, радуясь тому, что в мире бывают такие случаи, когда прямые светлые волосы и смеющиеся синие глаза могут вместе образовать такое вот лицо, от которого ни за что не хочется отвести глаза. От которого на душе одновременно и весело и грустно.

– Однако вы могли бы мне и представиться, – засмеялась девушка, – тем более что вы старожил, а я новосел.

– Арт Фрисби, – наклонил голову Арт, вспоминая, как это делают по телевизору джентльмены.

– А я Мэри-Лу Никольз. Продавщица в магазине на Седьмой улице. Сегодня у меня выходной.

– Может быть, мы это как-нибудь отметим?

– Что именно? Что я Мэри-Лу Никольз, что я продавщица или что сегодня я выходная?

– И то, и другое, и третье, – снова наклонил голову Арт. – Это все очень важные и конкретные вещи, – он сам удивился своему красноречию, но почему-то совсем не стеснялся девушки. – Выпьем где-нибудь и пойдем в кино. Или, может быть, на танцы?

– Мне везет. Не успела переехать на новое место, как уже получила приглашение. Сейчас я переоденусь. Или так пойти, если в кино? – Она вопросительно и доверчиво посмотрела на Арта.

– Так. Только так, – твердо сказал Арт.

– Почему?

– Потому что, что бы вы ни надели, ничто не сможет сравниться с этим туалетом.

Мэри-Лу покатилась со смеху.

– Ну, вы шутник, Арт. И комплименты откалываете, только держись.

Когда они шли к бару Коблера, он как бы невзначай коснулся ладонью ее руки. Кожа у нее была теплая и сухая, и Арту вдруг стало грустно. Душный комок подкатил к горлу и застрял там. Он не знал, почему ему грустно, но понимал, что грусть эта как-то связана с прямыми светлыми волосами, с доверчиво-смеющимися синими глазами, с теплой и сухой кожей ее руки. И с ним. Он не понимал, что где-то в его сердце рождалась нежность – чувство для него незнакомое и даже опасное, потому что пока в его мире места для нее не было, а ломать привычный мир всегда опасно.

Они начали встречаться, и как-то вечером, глядя, как она расчесывает волосы перед маленьким в радужных разводах зеркалом, он сказал ей:

– Ты знаешь, я не хотел говорить тебе, но… – Она быстро повернулась, и в глазах начал расплываться, обесцвечивая их, испуг. – Я на крючке.

– На каком крючке? – в голосе ее звучала тревога.

– На белом снадобье. На героине.

Губы ее разошлись в улыбке, но страх в глазах не исчезал.

– Давно?

– Несколько месяцев.

– Ты бросишь. Ты обязательно бросишь. Ты ведь хочешь бросить?

– Теперь да. Раньше мне было все равно.

– Тогда ты бросишь, милый. Ты ведь сильный. Я нюхом чувствую, какой ты сильный. Ты, может быть, и сам не знаешь, какой ты сильный. А я знаю, я никогда не ошибаюсь. Ты мне защитник, один во всем свете. И ты бросишь эту дрянь ради меня. Бросишь?

Она посмотрела на него, и в глазах были испуг и надежда. Арт был оглушен. Волна острой нежности захлестнула его сердце. Он нужен кому-то. Его просят о чем-то. Просто нужен и просто просят. Ради него самого, без всякого расчета…

Впервые за последние дни комок в горле Арта растаял, растворился и вышел наружу несколькими слезинками, которые проложили две холодные дорожки по его щекам. Первые дорожки на щеках за много-много лет. А может быть, первые в жизни, потому что, сколько он себя помнил, он никогда не плакал. Конечно, он бросит, возьмет себя в руки и бросит. Это ведь в конце концов не так уж и трудно. У него ведь воля что надо – захочет – и сделает. Для Мэри-Лу сделает, для этих синих теперь уже не смеющихся глаз. В лепешку разобьется, наизнанку вывернется, из своей шкуры выскочит, только чтобы в синих родных глазах снова заскакал, запрыгал веселым щенком смех.