Журнал «Если» - «Если», 2005 № 07

Казалось невозможным, что прошел всего один день. Поздно вечером, ввалившись в пещеру, Коулз рухнул на грязные камни и с облегчением погрузился в небытие.

Очнулся только утром. Подтащив к себе канистру, Коулз жадно выпил воды — теперь можно было не экономить. Предстояло еще одно усилие, всего одно. Коулз почти час собирал волю в кулак, чтобы вновь заставить себя двигаться.

Наконец решившись, он отполз подальше от входа, где света едва хватало, чтобы видеть руки. Порода здесь была сухая, чрезмерно жесткая. Но времени у Коулза имелось много.

Час за часом, мучительно превозмогая боль, он бил камнем по зубилу. Случайностям места не будет. Буквы резал крупные, в две ладони, чтобы трещины или сколы не мешали читать. Вспомнив, что когда-то смотрел фильм о первобытных рисунках, Коулз сжег лист бумаги из блокнота и зубилом тщательно вбил пепел в каждую черточку. День уже угасал, когда работа была окончена.

Измученный человек закрыл глаза. Завтра он повторит надпись на другой стене пещеры. Затем надо будет изложить в блокноте все, что случилось… Спрятать блокнот так, чтобы первобытные не нашли… Тот, кто через миллион лет прочтет его послание и отправится в прошлое, едва ли застанет Коулза живым; подобной точностью машины времени не страдали. Главное — блокнот. Все должно быть там. Его найдут, непременно найдут… Пусть среди костей, лишь бы нашли.

Уже падая в мутную бездну сна, Коулз пожелал Сегье удачи с его планом.

Перед старшими, слова много видевшего, красный спектр

410.707, Бета

Индивидуум в поле вашего зрения. Вы обладаете опытом, разумом, памятью. Вас больше — вы меняете знания, вы выше, чем индивидуум. Осознав это, я признаю это. Доминируйте надо мной.

Я слышу вас, понимаю желания. Но голос слаб. Там, в минувшем, побывали мои глаза. Ваши — нет. Голосом я хотел бы заменить вам глаза, но слова превратят вас в калек, вы ущербны, пока я говорю. Такова жизнь.

Да, я встретил иного. Он был… не таким, как я, и в то же время близким, как вы. Нет, он не доминировал, даже не пытался. Да, мой разум раньше таких не встречал, но разум мой быстр, он опережает слова, и всякий раз я глубоко думал, прежде чем говорить. Я хотел бы сложить песню о нашей встрече. И я сделаю это, если…

Да, он спрашивал об имени, спрашивал о многом. Я отвечал, не всегда истиной, но никогда молчанием. Он дал нам загадку — огромную, как сомнение, и страшную, как смерть матери. Загадку звали Коулз: он назвал свое имя, не стесняясь и не стремясь к доминированию.

Я не знаю причин. Но пустоту в горшке знаний заменит полный горшок мыслей. Я изложу их вам; я расстелю перед вами желтое полотно и забрызгаю его мыслями.

Вы доминируете, а я техник. Мой разум быстр, очень быстр, иначе я не был бы карогнис среди нас, кто воспрепятствует выводу? Лишь тот, чей разум быстрее, а его нет.

Когда я создавал из берлоги, а я создатель многих чудес, но все они, как рыбы, я думал над грядущим своим, своих и даже над вашим грядущим. Минувшее опасно — опаснее порогов при весенней ловле, опаснее гранаты, проглоченной вместо финика. Видят ли теперь глаза, сколь быстр и широк мой разум?

Есть факт: даже я не смог предвидеть то, что было.

Джонатан Уэбб, «Судьбы нет», август 2029

(фрагмент биографической повести)

Коулз проснулся от мягкого ощущения жидкости. Он лежал в небольшой пластиковой ванне, полной желеобразного раствора с весьма неприятным запахом. Однако пещера, где он уснул, никуда не исчезла; добавился лишь грузный и необъяснимо родной силуэт на фоне заката. Очевидно, Коулз проспал почти сутки.

— Карогнис? — слабо позвал человек.

Мав быстро обернулся.

— Да, — буркнул он. Подойдя к ванне переваливающейся медвежьей походкой, гигантская панда уселась на камни и тяжело вздохнула. — Ты чуть не умер.

— Я не ждал… — Коулз закрыл глаза. — Не думал… Что найдете так быстро.

— Не быстро, — мрачно отозвался мав. — Много, много дней. Жду тебя здесь.

— Ждешь?! — Коулз вздрогнул.

Карогнис помолчал.

— Слова, — он протянул лапу к стене. — Ты был услышан. Я вернулся из завтра, вернулся слишком рано. Много дней здесь. Ждал тебя. И другого уагреака, — панда вздохнула.

— Ты был здесь… — недоверчиво протянул Коулз. — Ты все время был здесь?! Когда мне оторвали ногу, ты был здесь?! Когда я полз… умирал… Ты смотрел?!

— Я не мог, — с мукой ответил мав. — Не мог помочь. Тогда не стало бы слов. Не стало меня. И тебя. И всех.

Коулз проглотил грязные ругательства. Судорожно вздохнув, он заставил себя успокоиться: Карогнис был прав. Проклятое время с его шутками…