Яков Кальницкий - Конец подземного города

Часы ласково проурчали восемь раз. Вбежала Гвендолен, за ней обе Дороти. Маленькая Джен ущипнула Боба и заняла свой обычный пост у двери. Все столпились перед столом. Все смолкло...

В тишину врезались четкие, неторопливые шаги. Как в раме черного дерева, в дверях появился глава рода, господин Менкс-старший, крупный, дородный человек с большой головой, с широким лицом. Его умные, совсем еще молодые глаза живо светились, широкое белое лицо приветливо улыбалось каждой своей морщинкой.

- Ну, здравствуйте, дорогие! Здравствуй, Дороти! Ты по-прежнему сияешь на нашем небосклоне эдакой вифлеемской звездой... Здравствуй, Гвендолен! И ты, Лиззи, и ты, и ты...

После женщин господин Менкс перечислил по имени мужчин. Он называл их в том порядке, в каком они попадались ему на глаза, затем сел в кресло, оглянулся и спросил:

- Что это не видно нашего дорогого Джемса?

Как и в прошлую субботу, и в позапрошлую, как и в каждую субботу, госпожа Клавдия выступила вперед, взяла мужа за руку и самым нежным голосом, на какой была способна, проворковала:

- Наш милый мальчик страдает очередным приступом малярии. Я уложила его в детской, и он теперь сладко спит.

Господин Менкс, как и в предыдущие субботы, сделал вид, что верит жене.

- Что же эти эскулапы никак его не вылечат! Напомни мне, Клавдия, я сам займусь его лечением...

Первый стакан чая госпожа Клавдия подносит мужу. Он с наслаждением глотает горячую и черную, как тушь, жидкость.

Господин Райт подталкивает Боба, и тот, пряча руки за спиной, приближается к деду:

- Дедушка, ты не будешь сердиться?

- А что, снова напроказил? - Дед делает вид, что ни о чем не догадывается: жизнь сделала из него превосходного актера, и он рад блеснуть своим талантом. - Ну, признавайся, шалун. Если есть за что - рассержусь. Но сегодня, в день моего рождения, постараюсь сердиться как можно меньше.

- Дедушка, я хочу в день твоего рождения подарить тебе на память этот альбом. Здесь ты найдешь копию вахтенного журнала яхты "Наяда" и восемь наших морских песен...

- Ах ты шалунишка! Нарушил, нарушил порядок, не выполнил моего желания... За это заставлю тебя, во-первых, сказать, кто сочинил эти морские песни, во-вторых - пропеть вашу самую любимую так, как вы исполняете ее на море.

- Есть, адмирал! - ответил Боб, опуская руки по швам. - Песни сочинил капитан "Наяды" господин Боб Менкс, самый-самый-самый младший.

- О, да вы, капитан, еще и поэт? - Дед делает вид, что для него это приятная неожиданность. - Поздравляю, поздравляю! Впрочем, послушаем. Может быть, песни никуда не годятся?

- Годятся, дедушка! - восклицает Боб и подает знак Джен.

Та выходит в коридор и возвращается с тремя коренастыми мальчуганами, одетыми в морскую форму, придуманную для них самим дедушкой Джо. Боб звонко командует:

- Боцман!

Один из мальчуганов выскакивает вперед и прикладывает руку к виску:

- Есть боцман!

- Построить экипаж!

- Есть построить экипаж!.. Эй, на борту! Выстроиться на шканцах!

- Есть, - отвечают оба матроса в один голос, - выстроиться на шканцах!

Мальчишки вытягиваются, прижимают руки по швам брюк, впиваются глазами в лицо своего капитана.

- Боцман! Песню "Нам ветер морской дует в лицо".

- Есть, капитан! "Нам ветер морской дует в лицо"... - запевает боцман.

Остальные, в том числе и капитан, подхватывают: Нам ветер морской дует в лицо,

Соленой водой мы омыты давно.

Нам буря подруга и шторм нам брат!

Сразиться за славу,

За славу я рад.

Все аплодировали чинно и добросовестно. Дедушка Джо попросил:

- Представь мне, капитан, свою команду.

- Есть, адмирал, представить команду... Боцман, два шага вперед! Дик Мортон, четырнадцати лет, боцман "Наяды", лихой моряк, не укачивается, сам ставит все паруса.

- Очень приятно, я очень рад, - пробормотал дедушка Джо. - А чем ты, дружок, занимался до поступления на "Наяду"?

- Собирал устриц во время отлива, крабов. Иногда за это попадало.

- Разве ты не знал, что весь сбор на побережье принадлежит обществу "Мерхли-компания"? Нехорошо, нехорошо! Ты воровал добро почтенной фирмы. Надеюсь, с тех пор, как ты получил эту службу, ты больше не занимаешься воровством?

- Нет, дорогой господин!

- Ну-с, и дома лучше стало?

- Так точно. Теперь мы живем в настоящем доме, не в ящике. Правда, немного сыро, подвал, но мы так вам благодарны, добрый господин!

- Ну, ладно, не люблю... - грубовато, с некоторой брезгливостью, выпятив нижнюю губу, господин Менкс-старший отклоняет благодарность. Не так уже приятно в день рождения слышать о подвалах и сырости.