Журнал «Если» - «Если», 2005 № 04

Пленница медленно поднялась на ноги.

— Я передам старейшинам, что ты говорил, — произнесла она, уже не стараясь добавить в голос мальчишеской хрипотцы. — Перескажу все, слово в слово. Боюсь, впрочем, они не согласятся признавать такую власть.

— Значит, у вас будут другие старейшины, — произнес ван Гариц вслед уходящей.

Когда ван Гариц подошел к ожидавшим его спутникам, ван Мурьен спросил безразлично:

— Мы возвращаемся в столицу?

— Нет. Мы идем дальше. Но идем не по лесу, а по дороге, как и следует идти владетелю по своим законным землям.

— В Огнёво никого не окажется.

Приподняв бровь, ван Гариц глянул на мудрого дядю, и тот подавился очередной заготовленной фразой. Что касается солдат, им было все равно, они радовались, что дальше поскачут по нормальной дороге, а не будут волочиться среди малопроходимой чащобы.

Предостережение ван Мурьена сбылось с математической точностью: деревня, к которой они подошли спустя несколько часов, оказалась пуста. Все кругом носило следы поспешного и недавнего бегства: похлебка, брошенная в печах, была горячей, на кроснах натянуто грубое деревенское полотно, позабытая курица заполошно металась между молчаливых домов, но, кроме этой курицы, в деревне не оказалось ни одной живой души. Даже кошки, предчувствуя беду, покинули обжитые места.

А вообще деревня оказалась большой и красиво обустроенной. Дома, рубленные из столетних сосен, полукругом раскинулись над светлым озером, очевидно, не слишком богатым дорогой рыбой, но исправно поставляющим мужицкую утеху: ершиков и снетка. Полей вокруг не было, а покосы и огороды радовали глаз рачительного хозяина. Дома обшиты тесом, да и крыши были тесовые, каких в других местах ван Гарицу видеть не доводилось. Сразу понятно, огнёвцы жили богато и богатства своего не скрывали. Если вспомнить, что примерно раз в двадцать лет Огнёво, как и должно при таком названии, выгорало дотла, вместе со всеми нажитками, то подобная кичливость казалась просто оскорбительной. Ведь это отец и дед ван Гарица изничтожали непокорную деревню, а она назло графской власти немедля отстраивалась, причем на избы шел самый отборный, корабельный лес, за каждый ствол которого потравщика можно было немедленно волочить на плаху. Теперь ван Гариц понимал своего отца, отдавшего бессмысленный приказ поджечь деревню, после чего отряд едва сумел утечь от огненной стихии. А как еще можно уязвить неуязвимого лесного мужика? Росчисть всегда создается огнем.

Граф долго ждал в молчании, чуть заметно кривя губы, выслушивал донесения, суть которых сводилась к одному слову: «Никого». Наконец распорядился:

— Павий, солдат определить на постой, обычная разнарядка, по пять человек в дом. Да внушите им, чтобы не вздумали дурить. Покуда это мирная деревня, никакого мародерства я не потерплю. Чтобы все хозяйство оставалось в целости.

— Какое же мародерство, если нет никого? — удивился вахмистр.

Граф отвернулся, не посчитав нужным ответить.

Планами своими он поделился лишь с ван Мурьеном, да и то ближе к вечеру. Изба, даже большая и опрятно убранная, не слишком подходящее место для двух аристократов, но после долгих ночевок в мокром лесу, всякий шалаш покажется раем, а каша, оставленная хозяевами в печи, сойдет за изысканное блюдо, особенно если щедро сдобрить ее найденным в кадушке топленым маслом.

Ван Мурьен, привыкший, если нужно, довольствоваться мужицкими яствами, наевшись, растянулся на хозяйской перине и благодушно спросил:

— И что дальше?

— Дальше мы подождем несколько дней, солдаты отдохнут, я съезжу на охоту, а мужики тем временем подумают о своей судьбе.

— Ваша светлость полагает, что они умеют думать?

— О своей шкуре умеет думать кто угодно. А если они не придумают ничего толкового, то я все равно не стану жечь дома. Я оставлю в деревне небольшой отряд, человек десять под командованием нашего вахмистра, а потом, если мужики так и не образумятся, здесь появятся переселенцы из Пашинской пущи.

— Уголь… — напомнил ван Мурьен. — Пашинские угли годятся только на стенах рисовать.

— Научатся, — мрачно пообещал граф. — Сами не научатся, ба-тожьем научу.

— Кстати, — оживился дядюшка, — вы заметили, что к непокорным огнёвцам вы относитесь гораздо мягче, нежели к смиренным па-шинцам? Тут вы уговариваете, а там грозите палкой.

— А что, бывает иначе? С нерадивым рабом именно так и поступают. Когда огнёвцы смирятся, с ними будет такой же разговор. Власть считается только с тем, кто ей не подчиняется, а когда подданный взнуздан, его можно доучить плеткой. Впрочем, и здесь лишняя жестокость вредна. Вам, дядюшка, никогда не приходилось объезжать коней? Это искусство многому научает в плане внутренней политики.