Николай Симонов - Сидоровы Центурии

Сергей Сергеевич удивился и поспешил в учебный кабинет. Там он увидел погруженных в гипнотический сон участников семинара и мечущегося от одного спящего к другому коллегу Фишмана с пузырьком нашатырного спирта. Сергею Сергеевичу не оставалось ничего другого, как принимать огонь на себя. Он трижды хлопнул в ладоши, а потом громко произнес:

— Товарищи ученые, доценты с кандидатами! Сеанс окончен! Просыпайтесь! — и товарищи ученые стали приходить в себя: протирали глаза, зевали, всхлипывали, смущенно улыбались и непременно поглядывали на свои часы.

Очень хорошо, наверное, что большинство из них, поддавшись уговорам "товарища гипнотизера" увидели себя в голодном, но все равно, счастливом, послевоенном детстве, да так отчетливо, что сразу стали делиться друг с другом своими впечатлениями:

— А мне приснилось, что я в школу пошел в первый класс!

— А я в ночное в первый раз с отцом и старшим братом ходил. Красота!

— А мне приснилось, как отец и мать в детский дом приехали и меня оттуда забрали…

Но не все выражали восторг и желание поблагодарить "товарища гипнотизера" за нечаянно доставленную им радость. Как впоследствии выяснилось, кое-кого занесло в такие исторические времена и в такие стрессовые ситуации, про которые лучше не вспоминать.

Например, товарищ Ефремов — бывший однокурсник и старинный приятель Сергея Сергеевича — оказался свидетелем боярской казни в июле 1565 года, когда в один день на Красной площади опричники царя Ивана IV замучили, по одним сведениям, сто двадцать, а по другим — более двухсот потомков древних княжеских и боярских родов. Не пожалели они и его — доброго и послушного 15-летнего отрока, перед этим на его глазах обезглавив его отца — знаменитого воеводу, который верой и правдой служил царю и отечеству. Едва придя в себя, тов. Ефремов — суровый, богатырского телосложения мужчина, — беззвучно заплакал, вспоминая пережитый им страх и ужас, когда вокруг его шеи захлестнулась пеньковая веревка, а потом оборвалась, и он упал на помост виселицы, сломав обе ноги. Но даже после этого его не пощадили, а по приказу распоряжавшегося его казнью царевича Ивана, в свите которого он недавно состоял, поволокли к огромному чану с кипящей водой…

Совсем не радостные воспоминания о детстве пережил докторант Федоров. Его исторический двойник зашиб как-то по глупости камешком ногу борзой собаки из барской своры. Барин заметил это, и его дворовые холопы были принуждены назвать виновника. На следующий день барин назначил охоту. Привели на место охоты и его, раздели и велели бежать, а вслед за ним со всех свор пустили вдогонку собак, значит, травить его. Только борзые добегут до него, понюхают и не трогают… Подоспела мать, леском обежала и ухватила его в охапку. Ее оттащили в деревню и опять пустили собак. Он остался жив, а матушка его помешалась, и на третий день умерла.

Реалии текущей жизни докторанта Федорова в отношении родительской любви и ласки были не лучше: он рос сиротой, воспитывался в детдоме, и только каким-то чудом смог выбиться в люди и стать ученым. Однако же под впечатлением гипнотического сна докторант Федоров возобновил поиски своих родителей, которых потерял в 1942 году во время эвакуации, когда ему было всего полтора года от роду. И его настойчивость была вознаграждена: он разыскал свою 70-летнюю мать в доме престарелых под Тулой, и перевез ее в Новосибирск. А вскоре из Министерства обороны пришло сообщение о том, что его отец-танкист погиб в мае 1945 года в Чехословакии и похоронен под Прагой в братской могиле.

Крепостным мальчиком осознал себя в прежней жизни и доцент Семенов. У него, правда, был очень добрый барин, проживавший в Москве на Никитском бульваре. После смерти барина в феврале 1852 года он, согласно завещанию, получил вольную, 25 рублей ассигнациями, и отправился в свое родное село под Полтавой. Последнее, что он успел запомнить, это — то, что по дороге он сильно простудился и заболел. О своем необычном путешествии в прошлое доцент Семенов, по натуре сдержанный и молчаливый, особенно не распространялся, но, однажды, выбрав подходящий момент, подошел к Сергею Сергеевичу и, взяв с него слово, что он будет молчать, рассказал ему нечто такое, после чего Сергей Сергеевич впервые задумался о таинстве рождения, жизни и смерти. С тех пор, просыпаясь по утрам, он каждый раз чувствовал себя с головы до ног рабом жизненной суеты, и утешал себя мыслью о том, что предначертанное судьбою невозможно изменить.