Герберт Циргибель - Иной мир

Гиула внимательно посмотрел на меня. «Стюарт, что с тобой случилось? Почему твои волосы белые?»

— Я их покрасил, Гиула, — пошутил я, — я хотел тебя удивить.

— Мы живем в мире белых волос, — закряхтел Паганини, — если ты внимательно посмотришь на меня, то и меня найдешь несколько седых прядей.

— У него сегодня изумительная фантазия, — сказал Чи. Это после долгого времени был первый раз, когда между нами царила дружественная атмосфера. Даже Паганини теперь хотел остаться с нами. Соня принесла еще прочие сладости, шоколад и фрукты. К нам пришел кусочек Земли. Мы наполнили наши бутылочки. Я сказал: «Первый глоток за Землю, за прекрасную и самую лучшую планету, которая только есть во Вселенной».

— За Новый год, который вернет нас домой, — добавил Чи.

Мы выпили, и Паганини с удовольствием осушил бы всю бутылку одним глотком. Соня помешала ему сделать это. Он снова стал задиристым, настаивал на своем. В нем была странная жадность, жажда наслаждений, которую я раньше не наблюдал в нем. Его травма, казалось, пробудила в нем самые низменные инстинкты, и он злился, если кто-то противоречил его воле. И сейчас, когда Соня призывала его пить размеренно, он обиженно пыхтел. Затем он поднял свою бутылку и с пафосом закричал: «Я пью за неизвестную планету во Вселенной, на которой живут одаренные разумом существа; существа, которые не грозятся уничтожить друг друга. Люди на Земле — патологическое развитие. Было бы плачевно, если бы природа создала только таких жадных до власти, властолюбивых существ как род, к которому мы принадлежим. Сейчас на Земле они играют Девятую симфонию. „Обнимитесь, миллионы!“ — Но каждый чувствует, что он под угрозой другого и в правой руке держит плутониевую бомбу. Патологическое развитие — этот человек, да здравствует неизвестная планета во Вселенной».

— Так говорит варвар, — сказал Чи. — Утешает то, что эти мысли возникли в больном мозгу.

— Ну да, — сказал я, — я не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, чтобы постоянно жить в этом мире. Если понимание необходимости — разум, тогда я по-своему не более разумен, чем Паганини.

— Не нужно ломать над этим голову, Роджер, — сказала Соня. — Мы живы, и это все.

— Постоянно одна и та же тема, — пробормотал Гиула.

— Мы вернемся на Землю, — сказал Чи, — эту надежду я никогда не потеряю…

— Надежда и любопытство, а этом вырос род людской! — изрек Паганини. — Он постоянно надеется — изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение…

— Однажды мы вернемся на Землю, — повторил Чи и обосновал новую теорию об этом возвращении. Его оптимизм был достоин восхищения. Он уже почти рассчитал нашу орбиту вращения вокруг Солнца. В определенной точке мы должны были выстрелить наши капсулы. Согласно его убеждению, капсулы могли бы приблизиться к Земле. Мы слушали его, но его выкладки произвели на нас незначительное впечатление.

Гиула сказал: «Мне потребовалась вечность, чтобы понять, что больше не может быть возвращения, Чи. Воспоминания — это все, что нам осталось. Какое ваше самое прекрасное воспоминание о Земле? Я думал об этом, но нет ничего, о чем бы я мог особенно вспомнить. Даже самое худшее в моей памяти о прошлом еще чудесно. Все было прекрасно.

Его вопрос пробудил прошлое, сон нашей жизни. Да, все было прекрасно, и все же были моменты, которые были по-особенному полны жизнью. Я подумал о моем мальчике, о домике, о моем друге Александре Вулько, о незабываемых минутах на озере Нясиярви. Я мог бы рассказать об этом, но как можно передать словами такие ощущения?

— Ты прав, Гиула, — сказал я,

— Все было прекрасно.

— А ты, Соня?

Она сказала, погрузившись в мысли: «Эти воспоминания каждый носит в себе — есть столько много всего…»

— Есть только одно! — ухмыляясь заявил Паганини. — Я знаю, что на Земле было самым прекрасным!

— Ну?

Он показал пошлый жест.

— Кончай с этим, — сказал я.

— Разве может быть что-нибудь прекраснее, чем спать с женщиной? — бесцеремонно продолжил он. — Гиула, конечно, не имеет никакого представления об этом o, mahadeo! Святой Тагор! О, Будда и все сопутствующие боги, нет ничего прекраснее, чем раздевать женщину, чувствовать ее кожу и ложиться с ней в постель… Чи, будь честен, разве это было не чудесно?

Чи ответил с усмешкой.

— Я не хочу утверждать обратное, Паганини, но нам не стоит вспоминать об этом.

— А ты, Чи, — спросил я, — какое твое самое прекрасное воспоминание?

Он задумался.