Герберт Циргибель - Иной мир

— Ты веришь, что однажды мы еще вернемся обратно? — непосредственно спросил я.

Соня медлила с ответом. Затем она покачала головой.

— Нет, Роджер, я не создаю себе иллюзий. Я настроилась на то, что мы никогда не покинем «Дарвин». Так с этим легче справиться. Для нас для всех было бы лучше, если бы мы смирились с неизбежным.

Я сделал вид, будто меня не потряс ее ответ. Она не верила в расчеты Чи и все же вселяла в нас мужество. Откуда она брала такие силы?

— Как можно жить без надежды?

Она засмеялась.

— Есть нечто иное, Роджер. Это уверенность, что жизнь прожита не зря. Люди никогда не забудут про нас. Значит и мы тоже не умрем. Возможно, это тоже что-то вроде религии — но она придает мне больше сил, чем неопределенная надежда. Пока люди живут на Земле, мы будем оставаться среди них. После нас стартуют другие, подчинят планеты интересам человечества. Чи прав, они научатся создавать новую, более высокую цивилизацию и покорять всю Солнечную систему. В этих бесконечных просторах мы указали неизгладимый след, мы, Роджер. Наша жизнь была необычной, но в большом развитии у нее было смысл, как у жизни Джордано Бруно и тысяч таких же, которые в мусоре неведения откопали крошечный осколок правды.

Что мне было ответить ему на это? Я вдруг почувствовал себя незначительным и крошечным. Она пристыдила меня.

— Может быть потом еще раз послушаем фугу?

Я кивнул и положил ей руку на плечи. Мечты наполнили нас обоих.

Я не знаю, сколько мы сидели вот так в каюте, рядом, оторвавшись от пространства и времени; проклятая жизнь продолжалась, и это был снова Чи, вернувший нас обратно к реальности. Что это за мир такой, к котором страдания другого становятся собственной мукой? Он все еще говорил булькающим голосом.

— Я больше не выдержу, Соня, черт с ним с зубом!

— Хорошо, — сказала Соня, — наконец-то ты стал разумным…

— Подожди! — он задержал Соню. — Прежде ты покажешь мне все, да, и объяснишь тоже…

— Да, Чи.

Она хотела уйти, но несмотря на свою боль он еще не закончил свое перечисление.

— У тебя есть хорошее обезболивающее средство?

— Черт возьми, хватит! — крикнул я.

Его это никак не впечатлило. Соня вылезла из каюты.

— Постыдись, Чи!

Он жалобно посмотрел на меня.

— Она не ответила мне, Стюарт. Мои корни растут наискосок, понимаешь ты? В детстве мне два зуба выдернул сапожник — поэтому… Нет, нет, пусть лучше он останется внутри.

Его твердое намерение не продержалось долго. Боли снова привели его к Соне. Наконец, он позволил показать ему инструменты и объяснить все, пока нам будет позволено пристегнуть его ремнями.

Соня сделала ему инъекцию и через пять минут выдернула у него зуб. Мы успокоились.

Двадцать восьмое мая

Паганини кажется успокоился. В любом случае, он больше не шарахается без передышки. Только его слова все те же, и в них постоянно всплывает что-нибудь о смерти. Нам больше нет до него дела. Чи рассчитывает. Он хочет еще раз — уже в сотый раз — рассчитать точку нашей траектории, на которой мы должны катапультировать в космос капсулы. И до этого нам больше нет дела, потому что никто не принимает всерьез его иллюзии.

Гиула теперь редко покидает сад. Он стал флегматичным и немногословным. Он часами смотрит впереди себя, и каждый вопрос нужно повторять, пока он поймет его. Вчера я спросил его, о чем он постоянно думает. Он совершенно без понятия посмотрел на меня.

— Я спросил, о чем ты постоянно думаешь.

— Я ни о чем не думаю, Стюарт.

— Что это — ни о чем?

— Ничего это ничего, нирвана.

— Ты стал буддистом?

Он покачал головой и молчал.

— Скоро мы выстрелим капсулу, Гиула.

— Какую капсулу?

— Зонд с сообщением.

— Гм.

Я сдался. На пути в свою каюту мне что-то полетело в щеку. Сначала я подумал, что Паганини снова бросается в меня вещами. Но на этот раз он не был повинен в этом. Это был маленький болт, который парил здесь. Он был из передатчика; я полгода назад потерял его при сборке. Еще два сантиметра и он залетел бы мне прямо в рот.

Первое июня

Теперь и я начал производить расчеты. Я рассчитал, что борода мужчины примерно за шестьдесят лет в среднем будет длиной в сто двадцать девять метров. В то же время рост всего волосяного покрова на голове составит десять тысяч девятьсот пятьдесят метров. Теперь я еще попытаюсь подсчитать, сколько жевательных движений совершает человек в течение приема пищи. В пересчете на шестьдесят лет при этом собирается не только внушительное число движений челюстей, но и существенное количество энергии.