Александр Казанцев - Донкихоты Вселенной

- Не пойму, вы запугиваете или уговариваете меня?

- Увещеваю.

- В чем?

- В том, что вам надобно остаться святой, каковой я провозгласил вас. И разыграть роль посланной с неба обратно на Землию, дабы назвать имя будущего наместника первоапостола на святом престоле.

- Но ведь он занят самим наместником Всевышнего! - неуверенно произнесла я.

- Вечен только Всевышний, но не наместник его и не тот, кто в недуге своем считает себя его воплощением. Вы назовете его преемником усердного слугу церкви Кашония, - и он склонился почтительно.

- Как вы решаетесь признаваться мне в этом, будучи близко знакомы с кострами?

- Идущему на костер можно доверить любую тайну. Впрочем, сохранение тайны может избавить от костра.

- Я уже избежала костра!

- Поймите, королевская дочь, что лишь по злой воле подлого герцога Ноэльского попали вы на костер, но Всевышний отвел злодеяние, И Он снова направил вас на Землию, предвидя замену И Скалия.

- Так вот с кем предстоит беседа! Но его еще нет.

- Явится сейчас. А следом за ним замок будет обложен войсками Мартия Лютого и его передовым отрядом разбойников Гневия Народного. Можете положиться на мои сведения.

- Не рассчитывайте на мою угодную вам ложь!

- Да что такое правда? Это нечто "истинноподобное", но не истина. Истина - это то, что служит благу. Нашему, общему! Когда войска лютеров осадят замок, где останется И Скалий, как мышь в мышеловке, в ваших раменских юбках и косынке с чужими косами будущий папий спокойно выедет в раменской кибитке за осажденные ворота.

- Какая низость!

- Полагаю, что Мартий Лютый рассудит не так. Ему выгоднее видеть на Святом престоле того, кто быстро пойдет навстречу лютерам, откажется, как уже обещал им, от "святого прощения", дозволит молиться им как вздумается, хоть в хлеву, хоть в Святикане. Зачем Лютому "исчадие ада", как он говорит. Да еще и с неизлечимым недугом.

- Если верить вашим сказкам об искусителе рода человеческого, то вы могли бы быть им. Прочь с дороги, изверг! Рамены неприкосновенны. Они пользуются оплаченным папийским покровительством и не имеют права задерживаться на одном месте.

- Стража! - крикнул Кашоний, отступая. - Взять ее!

Мрачные тени сумеречного дня ринулись ко мне. Но самый высокий из них алебардой преградил им путь, рявкнув знакомым мне басом:

- Врастите в землю, несчастные! - и подскочил к Кашонию, заломив ему руку за спину.

- Хоть ваша святость и носит кольчугу под мантией, но руку спасти может только команда страже: "Назад!".

- Стража, назад! - простонал Кашоний.

- Итак, пусть раменка превратится в Надежанну.

Тут Кашоний узнал О Кихотия, и ужас исказил его лицо.

А Никита продолжал:

- Да, один из них, избегая боли, уступил мне и свою алебарду, и гнусную шкуру. Я и вам советую покориться, иначе хрустнет ваша благословляющая любое злодеяние рука.

- Да тише вы, рыцарь! Мне же нестерпимо больно. Отпустите! - ныл Кашоний. - Я не боец, а священнослужитель.

- Не боец, а подлец! - уточнил Никита.

Вот так всегда! В решительную минуту он рядом, мой Никита!

Я переодевалась в кибитке, не веря своему счастью.

Я знала, что Никита, мой всемогущий замечательный Никита, стоит снаружи и не дает слугам Кашония двинуться с места. И я ликовала.

Но мне уже представлялось, что он здесь, со мной, в кибитке, где я постаралась навести "земной уют", даже повесила сделанный мной смешной рисунок тощего Дон Кихота с его верным толстеньким Санчо Пансо на осле. И я представляла, что мы с ним, с моим Дон Кихотом, здесь вдвоем после долгой разлуки.

Воображала, как он сидит напротив, и держит мои руки в своих, и с ласковой доброй иронией говорит:

"Ну? Не страшен теперь огонь костра?".

Я не в силах и слова вымолвить от радости и волнения, а он словно продолжает в том же тоне:

"Прямо жрицей огня стала. Из огня вылетаешь, через огонь перемахиваешь".

"Я счастлива, что ты рядом", - только и могла мысленно вымолвить.

"Родная ты моя", - и столько знакомой ласки послышалось мне в этих его несказанных словах. Казалось, сотни лет я их не слышала...

Ну конечно, сотни родных земных лет, промелькнувших, пока время наше было сжато субсветовой скоростью!

Я не представляла, что будет дальше, но Никита снова рядом, значит, я на вершине немыслимого, невозможного счастья!

Я преобразилась, надев такое уютное, привычное серебряное одеяние звездонавтки, ведь прикоснулась к заветному, земному!

В былых своих "доспехах" вышла из кибитки. Он, конечно, чувствовал все то же, что и я, но, сдержанный, оставался самим собой и только сказал с улыбкой: