Джералд Керш: Что случилось с капралом Куку

Я немного смутился.

- Н-ну... Если не ошибаюсь, так называют человека, которому изменила жена, - сказал я.

- Верно.

- У вас есть семья?

- Нет.

- Но вы были женаты?

- Много раз.

- А что вы собираетесь делать, когда вернетесь в Штаты, капрал?

- Буду выращивать цветы и заведу пчел и кур,

- И все в одиночку?

- Да.

- Цветы, пчелы и куры... А какие цветы?

- Розы, - сказал он, не задумываясь. И прибавил: - Может, попозже двинусь на юг.

- Это еще зачем?

- За скипидаром.

Понятно. Он просто сумасшедший. Должно быть, разум его помрачился после той страшной раны, от которой па голове остался такой ужасающий шрам.

- Вам, верно, досталось в боях, капрал, - сказал я.

- Да, сэр, порезали малость тут и там, - со смешком ответил он. - Всякое бывало.

- Оно и видно. Когда я взглянул на вас в первый раз, я подумал, не в обиду вам будь сказано, капрал, что раны у вас на голове, на лице и на руках такие - сразу видно, не от современного оружия.

- А я и не говорил, что от современного, - огрызнулся он. Потом набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. - Уф! Чем это вы меня напоили?

- Отличным шотландским виски. А что?

- Отличное-то оно отличное, только пить мне его не надо было. Я от такого крепкого отказался уж и не помню когда. В голову сильно ударяет. Мне такого и в рот брать нельзя.

- Кто же вас просил опорожнять целую бутылку, да еще в два глотка? - с досадой сказал я.

- Виноват, мистер, Как прибудем в Нью-Йорк, я вам тоже бутылку поставлю, коли желаете, - ответил капрал Куку, сощурился, точно ему больно было смотреть, и провел рукой по шраму на голове.

- Скверная, видно, была рана, - заметил я.

- Какая? Эта? - спросил он. - Да уж скверней некуда. Даже мозги полезли наружу. А вот гляньте-ка... - Левой рукой он расстегнул гимнастерку и задрал нижнюю рубашку, а правой зажег старый, видавший виды фонарик. - Вот поглядите...

Я вскрикнул от изумления. Никогда еще не видел я, чтобы живой человек был так невероятно изрезан и изуродован. В неверном свете фонарика передо мной предстало нечто вроде выжженной пустыни, где отбушевала ярость стихий, оставив за собой крутые откосы, пропасти, ущелья и провалы. Точно на тело его обрушились все громы небесные, ураганы и землетрясения. Ребра с левой стороны, казалось, сдавила какая-то страшная тяжесть и раздробила их на мелкие кусочки. Каким-то чудом кости срослись, и получилось что-то вроде лунного вулкана с кратером, окаймленным жесткой бугристой кромкой. Под ложечкой темнела огромная глубокая впадина.

- Господи, дружище, вас точно разорвали пополам и потом кое-как склеили, - воскликнул я.

Капрал Куку только засмеялся и поднял фонарик повыше, чтобы я мог получше разглядеть - могучие мышцы его груди и живота были сплошь изрублены и искромсаны. Наконец, фонарик погас и капрал Куку застегнул гимнастерку.

- Недурно? - спросил он.

- Недурно! Бог ты мой, я ничего не смыслю в медицине, но по-моему, от любой из этих ран человек должен отдать богу душу. Как вы ухитрились остаться в живых, капрал? Возможно ли это?

- Думаете, вы что-нибудь видели? Ничего вы еще не видели, вот поглядели бы на мою спину... Но это после.

- Послушайте, да откуда же они у вас? Шрамы-то все старые. Не в этой же войне вы их заполучили!

Капрал Куку расслабил узел на галстуке, расстегнул воротничок и оттянул ворот рубашки.

- Ясно, - преспокойно заявил он. - Вот гляньте, па этой войне меня ранили только сюда.

И небрежно ткнул пальцем в плечо у самой шеи. Здесь тесно лепились пять ямок - следы пуль.

- Легкий пулемет, - пояснил Куку.

- Не может быть! - воскликнул я, пока он приводил в порядок свой галстук. - Эти пули должны были перерезать сонную артерию и разбить позвонки!

- Ну да, так и случилось, - ответил капрал Куку.

- И сколько же вам тогда было лет?

- Да вроде бы четыреста тридцать восемь.

- Тридцать восемь?

- Я сказал - четыреста тридцать восемь.

Конечно, сумасшедший.

- Родились в тысяча девятьсот седьмом году? - спросил я.

- В тысяча пятьсот седьмом, - поправил капрал Куку, поглаживая шрам на голове. И продолжал почти мечтательно (речь его выдавала беспросветную тупость, низменную хитрость, тревогу, подозрительность и гнусный расчет. В полутьме капрал Куку поглядывал на меня алчным, оценивающим взглядом и ощупывал пуговицы па гимнастерке, словно проверяя, надежно ли укрыты от нескромных взоров его драгоценные шрамы): - Вот послушайте, - неторопливо говорил он, - я вам только чуть намекну. Ведь одни намеки вам не продать, верно? Вы we газетчик. Вы, конечно, мигом смекнете, что к чему и что вам от этого очистится, да ведь я все сразу и не выложу, так что надеяться вам не на что. А мне хоть гром греми, надо снова приняться за работу, ясно? И мне нужна монета.