Кевин Уилсон - Туннель к центру Земли

Я выхожу в коридор и заталкиваю коробки обратно в кабинет. Пройдут годы, дети повзрослеют. Будут ли они думать обо мне? Вспоминать мое лицо? Поймут ли, что я любила их всех и каждого в отдельности? Потому что они мои дети, а все вместе мы — большая, дружная, образцовая семья.

Я считаю шаги, потому что моя жизнь тосклива и беспросветна. Каждый день я тащусь на фабрику, переставляя ноги одну за другой и присваивая каждому шагу порядковый номер. Это успокаивает меня, примиряет с невыносимостью жизни. От квартиры, которую снимаем мы с братом, до фабрики — всего семь тысяч сорок пять шагов. Всякий раз я выбираю новый маршрут, пытаюсь шагать более размашисто или, напротив, снижаю темп, укорачивая шаг. Это игра — пусть жалкая и странная — делает меня немного счастливее. Упорядоченность придает смысл течению времени. Игра занимает мои мысли, удерживает от взрыва, прогоняя горькие назойливые думы, прежде чем я оказываюсь в очереди перед воротами, а затем в сортировочной, где восемь часов подряд сверху дождем сыплются буквы.

Я работаю сортировщиком на головной фабрике, производящей таблички для скраббла фирмы «Харсбро инкорпорейтед». В каждом из пяти громадных цехов сто сортировщиков копошатся в груде деревянных табличек, которые скатываются вниз по специальному желобу. Несколько раз в смену загораются синие огни, звучит сирена. Тогда рабочие встают с колен и слушают клацанье тысяч А, Ж и Р — словно тысячи машинисток одновременно ударяют по клавишам. Я ползаю на коленках посреди алфавита в поисках буквы Й. Работа как работа, ничего захватывающего.

В любой набор скраббла кладут букву Й — гипотетическую возможность для йоги, йоты и йодля. Другими словами, на каждую сотню прочих букв приходится только одна Й, и прежде чем мне удается набрать с десяток, приходится перелопатить тысячи табличек. Сортировщики получают жалкую почасовую плату плюс крохотную премию за каждую букву, поэтому неудивительно, что я не испытываю к своей работе теплых чувств. Я сортирую Й почти три года — с тех пор, как мне исполнилось двадцать, — и хотя неплохо освоил эту операцию, всякий раз, когда касаюсь подушечками пальцев деревянных табличек с А, Е и К, я мечтаю их собирать.

Сегодня я нашел пятьдесят три Й, вчера было сорок, позавчера — шестьдесят три. Как и большинство опытных сортировщиков, я умею находить Й на ощупь, словно слепой, читающий алфавит Брайля. Самый простой способ — перевернув табличку, отбросить ее в сторону. Сортировщики передвигаются быстро, успевая перелопатить на одном месте несколько пригоршней букв.

Новенькая, которая приступила к работе два дня назад и сейчас собирает пробелы, разочарованно подбрасывает вверх горсть табличек. Рядом с ней парень с красными глазами и двухдневной щетиной занят поисками брака — табличек без букв. Эти двое постоянно дерутся за добычу, приходя домой с синяками и пустыми карманами.

Заканчивается смена, и мы выстраиваемся в ряд. Женщина, собирающая Р, остается стоять на коленях с зареванным лицом. Я подхожу к ней, и она протягивает мне пригоршню Ь.

— Они совсем такие же, Леонард, — всхлипывает она. — Если не присматриваться.

Целую смену она собирала не ту букву, и как только это доходит до сортировщика, отвечающего за Ь, он с широкой ухмылкой бросается к ней, но не успевает — женщина швыряет горсть табличек в общую кучу, и он с воплем ныряет за ними.

Я отмечаю пропуск, сдаю таблички и начинаю отсчет шагов от фабрики до дома.

Семь тысяч триста восемьдесят три.

Я снимаю квартирку прямо над кондитерской. Владелица кондитерской Хейди убирает волосы с проседью в тугой высокий пучок, а ее мягкое лицо не умеет хмуриться. Вместе с дочерью она живет в комнатах на задах кондитерской, а квартиру наверху сдает за сотню мне с братом.

Мы живем здесь третий месяц, медленно осваиваемся на новом месте, привыкая к вездесущим парам корицы и жженого сахара, которые проникают сквозь пол.

Я захожу в кондитерскую и покупаю на доллар лимонных леденцов и на четверть мятного драже для брата. Когда расплачиваюсь, из кухни появляется восемнадцатилетняя дочь Хейди Джоан с подносом шоколадного печенья.

Блестящие черные волосы падают на плечи, карамельно-карие глаза сияют. Джоан ловит мой взгляд, ее губы трогает легкая улыбка — и вот улыбка становится шире, словно расползаясь во всех направлениях сразу. Джоан дает мне откусить печенье. Во рту вкус ореха пекан, шоколада, карамели и пальцев Джоан. Она так красива, что я готов часами стоять и смотреть на нее, но кондитерскую наполняет шумная толпа. Рабочие с соседней фабрики спешат подсластить жизнь ежедневной дозой сладостей. Я преодолеваю пятнадцать ступеней и прикладываю ухо к двери. Слышно, как в гостиной «плавает» Калеб.