Елена Грушко - Венки Обимура

— Да, конечно, — буркнул Егор. Можно было подумать, что он обиделся, когда его перебили. Нет. Просто ощутил неловкость: не знал об этом, не читал этой книги. Он не любил читать, не смог полюбить. Разве что стихи. Они порою, случайным подбором слов заставляли звучать в его душе какие-то струны. И даже утешали, вселяли надежду, как «Эдда»:

Но не станешь же объяснять своего отношения к литературе. Точно так же не вздумал бы рассказывать Егор, как и когда впервые возникла у него идея использовать сочетание памяти растений и исторической памяти человека. Поэтому он и прял пряжу общих слов:

— Животные и растения, не обладающие индивидуальным сознанием, являются в то же время участниками огромного «гибридного интеллекта». Своего рода коллективного мышления в природе. Однако ведь и человек — часть природы. Значит, он тоже может стать — и становится — участником этого коллективного мышления. И не возбудит ли определенный подбор «группы соучастников», например, трав, его историческую память? Под словом «человек» я разумею не столько индивидуума, сколько представителя родовой совокупности. Назовите, если хотите, этот процесс пробуждением не исторической, а генной памяти — суть не изменится. Сочетание генов растений и генов человека дает определенный эффект. Ведь растения играли колоссальную роль в жизни наших предков, нам даже трудно вообразить какую!..

По-настоящему увлекся рассказом Егора только Антонов. Голавлев хмыкнул: «Держись земли — трава обманет!» Дубов же, наверное, почуял тайного союзника в Егоре, а может быть, считал доводы и его и Юлии слишком незначительными, чтобы реально помешать строительству завода, не заслуживающими внимания не то что общественной комиссии, созданной словно бы для очистки чьей-нибудь совести, но и органов директивных. Строить было почти решено, однако этим «почти» являлась деятельность Экспериментального Отдела НИИ лекарственных растений. Но разве это — деятельность? Похоже, именно так решил Дубов, но счел нужным поинтересоваться — из вежливости:

— Вы что, и опыты проводите?

— Конечно, — ответил Егор.

— И кто ваши «кролики»?

— Я-то их таковыми не считаю… А провожу опыты со многими. Системы пока нет. Зарубежные гости. Работники совхоза. Некоторые коллеги, — ехидно присовокупил Егор: зараженные скепсисом Юлии и осторожностью Никифорова, сотрудники держались подальше от мнемографа. — Я заметил, что особенно яркие картины дают опыты с теми, чьи предки жили здесь, на берегах Обимура. Взаимодействие их памяти с генной памятью растений, чьи «предки» тоже произрастали здесь, дает поразительный эффект. Каждая запись могла бы стать материалом для писателя.

Антонов с улыбкой кивнул ему.

— А знаете что? — внезапно сказал Дубов. — Я ведь тоже из этих мест. Вернее, мои пра-пра-прадеды в этих краях проживали. Интересно, моя историческая память возбудится в вашей лаборатории?

Егор замялся. Он вовсе не был настроен тратить на Дубова травы и пленку. Но Юлия улыбнулась. О, как знал Егор эту ее улыбку! Так могла бы улыбаться змея. Вернее, царица змей, потому что Юлия, конечно… что и говорить! А искушенный ее лукавством Дубов отметил лишь факт — ослепительную улыбку. И не отстал от Егора до тех пор, пока не вынудил провести опыт.

Смеркалось. Странная это пора — сумерки. День, свет и радость, с ночью, тьмой горемычной, встречается. Вот и получается — ни день, ни ночь, ни свет, ни тьма, а сумерки, тихая печаль.

Наконец-то привел Егор нервы в порядок. Ох, сколь горячо его сердце сделалось, сколь волнуют его все эти хлопоты, вся суета земная! Люди не способны оценивать свои деяния по отношению к вечности, беспредельности, им слишком мало времени отпущено. Для них важен только миг — и даже не миг жизни, а миг их собственного настроения. У них — только день и ночь, а создание разумное должно воспринимать свое существование как постоянные, ровные сумерки. Так живут делаварцы…

Изгнанник расхохотался. Он сидел в парке над рекой, сидел один — и хохотал. Привык все эмоции выражать по-людски. Ну разве не смешно? Разве не попался Изгнанник в плен Егору Белому так прочно, что еще неизвестно, как уживется с этой исторической памятью тело делаварца? Удастся ли на родине смирить в себе земное? Нет, он ведь и там мог поддаться внезапному порыву, впадая то в горе, то в радость, за эту несдержанность и угодил в ссылку, а иногда и тут удавалось сохранить в себе блаженно-сумеречное состояние стороннего наблюдателя.