Елена Грушко - Венки Обимура

Глянул — да это Леший! Ишь, чудо лесное, красуется в венке, еще и в зеркало вод заглянуть норовит. Не выдержал Егор, засмеялся, тут и Леший его признал.

— Смотри-ка! Как же это тебя дедушка Водяной не утащил, русалушки не заплели, не обтрепали?

Волшебство души кончилось внезапно, как и началось. Егор устало опустился наземь.

Леший, по обыкновению, сидел на пенечке, поковыривал лапоток да поглядывал на месяц. Легкое ночное облачко прислонилось было к луне, но Леший сурово прикрикнул: «Свети, свети, светило!» — и вновь белизна окутала лес.

— Я тут присел, притомившись, — обернулся он к Егору, — Послушал, что водяницы про Ульянку тараторят. Не видал еще ту, что живет у истоков обимурских? Она вроде тебя. Такая же…

— Какая? — лениво спросил Егор, лежа в траве и не сводя глаз со звезд, которые начинали меркнуть в предутреннем тумане.

— Да вот такая! Сам смекай. Взялась неизвестно откуда, что на душе у нее — нипочем не разберешь. Молчунья… Но нежитью не назовешь. Русалкам, лесовуньям только бы на прохожего-проезжего морок навести. Кикиморы, полудницы в лес и не сунутся. Лихие девки, дочери Иродовы, давненько тут не появлялись, да и страхолюдины они. Но эта… У истока поселилась, а кто там живет, все про всех знает. У деда Водяного не спросясь, не задобрив его, пришла. Моргуньи-русалки теперь у нее гадают. Скоро, коль дело так пойдет, и народишко валом повалит. Людей хлебом не корми, только расскажи, что их ждет! Мне так и не надобно знать, чего у меня впереди. Как триста лет тому было, так и спустя триста будет. Наше дело лесное, тихое… — бормотал Леший, а Егор вдруг приподнялся:

— Давно она здесь поселилась?

— Год тому. С прошлого Купалы.

Егор вскочил. Сам не понимая почему, он чувствовал: должен увидеть эту Ульяну! Она такая же, сказал Леший. Что это значит? Может быть, ей что-то известно о его прошлом, которого он не может вспомнить?

— Веди меня к ней! — велел Егор, но Леший не слушал.

Темный ком упал с небес, замер в траве. Это филин! Лежит, крылья раскинул, словно неживой, глаза пленочной затянуло.

Леший встревоженно гукнул, по-лесному вопрошая приятеля. Филин вспорхнул, сел на ветку, залился жалобным уханьем, словно причет завел.

Егор содрогнулся неизвестно отчего. А Леший обхватил косматую голову и рухнул, завывая да всхлипывая.

Заря вставала мутная да смутная, нерадостным был рассвет после волшебной Купальской ночи, и догадался Егор, что случилась беда…

Леший вскочил, свистнул пронзительно, и близкий дуб нагнул до самой земли ветви свои. Деревья уже не могли пуститься бегом — кончились ночные чары. Но они торопливо передавали, вернее, швыряли Егора и Лешего с ветки на ветку, будто с рук на руки. Свистел ветер, скрипели деревья, молча летел над ними филин, неслась в вышине стая огромных, потревоженных туч.

Егор и опомниться не успел, как уже стоял подле избушки Михайлы. Да только избушки не было на поляне. Груда тлеющих углей — вот и все, что от нее осталось. От колдуна же не осталось ничего, даже ножа в пне осиновом…

Взревел Леший дико, а Егор… он глядел в тусклые перебежки огоньков, но не видел их.

Что-то иное, иное…

Огромное деревянное строение на холме над светлой рекою. Кресты вознеслись в небо. А неподалеку лихо разворачивается упряжка лошадей, которая влечет за собою орудие.

Человек в непонятной, непривычной одежде властно рубит ладонью воздух:

— Заряжай! Наводи! Целься…

О, да ведь его уже видел Егор! Подвал. Каменная крошка с потолка. Старик, похожий на Михайлу… Видение, которое посетило его в избушке колдуна!

Засуетился вокруг оружия другой незнакомец, то хватаясь за ствол, то торопливо крестясь, но его подбодрил… Ерема — да, преображенный Ерема.

— По оплоту поповщины и контрреволюции…

Невнятные слова плыли мимо разума. И не успели еще они отзвучать, как грянуло громом и молнией. И еще! И еще!

Раскололась земля, дрогнуло небо. Рассыпались деревянные стены. Крест, взмывая, рассек облака. И почудилось Егору, что мелькнуло в дыму и пламени скорбное лицо Михайлы.

Померкло видение, рухнул Егор наземь в беспамятстве.

Спешил навстречу августу июль. Июль — макушка лета! Водица в Обимуре по ночам холодала, дни хоть на крупицу, а начали убывать. Гремели-перекликались громы: не зря июль прозывают грозником. От ударов стрел, коими норовил Илья-пророк поразить всю силу злую, раскалывались каменные горы, струились из них родники и быстрые речки — те, что и в самую студеную пору не замерзают, льду не сдаются: не простые они, а гремячие, сила в них заключена чародейная! Бежали ручьи к Обимуру, вливались в светлые воды его.