Многократор - Художник Её Высочества

— Сильно грамотный? Почти на килограмм. Сам ты римлянин! Это что там красное белеет? Я у тебя сто лет не был, ты, оказывается, налопатил, — Вильчевский направился к холстам. — Если написано не с натуры — тогда я тебя не пойму.

Именно, что с натуры. Степан позвонил Пёрл и совместил приятное с полезным. Поставил станок рядом, зеркало напротив и приятно пописал, пока модель мечтала по-французки с изысканно задержанным во рту ликёром, Франжелика, и прочим. Какой зритель потом поверит, что картину в эротовых владениях можно написать всего за двадцать минут? Эмоции обрели форму. И называться ей теперь —,Любовь, Другое дело Степан её советскому покупателю продал абстрактом. Висит теперь произведение кверх ногами, кстати в весьма многолюдном офисе, проходном двор по сути. И ведь не один не догадывается, что на картинке-то анатомически всё реалистичней не бывает, сиськи-письки там и любовь французкая.

— В своём репертуаре. Неаргументированно, как природный катаклизм, — наклоняясь над вторым холстом. — Начинаешь работу — хорошист, заканчиваешь — двоечник.

Антуанетту сначала написал реалистически правильно до тошноты. Потом усилил не по делу рефлексы, захулиганил цветом, потом превратил симпатичную девчонку в баранью тушу, затем, вообще, всё свернул в водоворот белой краски. Только и осталось от реальности рыжее пятно в левом верхнем углу. У Антуанетты цвет волос на зависть апельсинам.

— Что ты хотел этим сказать, не пойму? — рассматривая третью картину. — Доиграешься! Тебя точно вставят в программу школьного обучения и будут тебя школьницы-блондинки тихо ненавидеть.

Внизу холста прокорябано по белилам черенком кисти:, Ты не зря умер , Степан индифферентно пожал плечами, хотя было что рассказать. Договорился с моделью по телефону о сеансе, шел домой и увидел на ветке красивенькую золотистую птичку. Подумал о том, что не плохо бы усложнить картину, вписав эту птичку от колена до голени натурщицы. Поработал с прохладцей, заленился, птичку не стал дописывать, так, мазнул пятном условно, потом когда-нибудь закончит если будет настроение и пошел проводить девицу до метро. Но, видно, не так просто планируется на небесах. Когда возвращался, в сквере на асфальте, чуть не наступил на умирающего молодого ворона. Стало жалко, унёс в мастерскую, попытался покормить, подпихивая блюдечко с молоком. Но ворон только слабо отклевывался, валил голову на плоскость, тяжело дышал и закатывал глаза плёнкой. Степан уже топтался у постели, когда птица вдруг ударила крыльями, сбросилась со стола на пол, серанула струёй, выгнулась и захрипела, в ужасе открыв клюв. Её покидала жизнь. Здесь-то художника и ударило божьей искрой. Не имея ни секунды подтягивать тылы: готовить палитру, довыдавливать краски, пришлось перекусить зубами, попавшийся под руку, черный фломастер, вытащить фетровый цилиндрик с краской и рисовать им с натуры саму смерть. Душа птицы, наверно, не улетела куда положено, художник перехватил её, поселив в живописном слое. Чтобы картина не давила — пришлось ещё сверху прикрыть ангельским крылом. После хоронил птицу под утро в парке (не спать же с покойником рядом), вобщем, вымотался порядком.

Через два часа его разбудила Ира Малышева, забежав отдать книгу. Услышав ночную историю, сообщила, что у неё с мессиром по поводу белого цвета договорённость. В чём она заключается не сказала, но попросилась прийти с одним знакомым, у которого с мессиром давняя войнушка.

Вильчевский обернулся к Степану.

— Ты, со своим местом в искусстве определился, рыцарь без страха и укропа? Что ухмыляешся, переспавший с тремя идеями сразу, и не одну не удолетворивший? Я, тем не менее, оконтурю твои забеги воображений, арт-отсебятник. Ты долгое время был символистом. Хоть вынянчили тебя в своём детсаде сюрики, ты, просушив сопли, ответил черной неблагодарностью. После символизма тебя понесло и это «понесло» я бы назвал войной с хаосом. Но c моей кочки зрения, мордоваться с хаосом, задача непосильная для кого попало, даже для гениев. Поэтому ты постоянно терпишь поражение, а зализываешь раны, и отлеживаешься на реализме, малюя с холодным энтузиазмом тошниловку, типа этого, — показывая одной рукой на картину с конем и девушкой со связанными ногами, другой на «Завтрак аристократа», висевший в метре дальше. «Завтрак аристократа» случайно остался с времён бывшей жены. Жена заставляла писать подобную коньюктуру, убеждая: «Если они так быстро продаются, так и мажь только их.» Через два десятка таких картин у Степана начались судороги и он развёлся.