Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок

– Стянул у пиротехника капсюли.

– Оттуда принес?

– Да.

Себастьян задумался, а потом произнес упавшим голосом:

– Нехорошо. Я ведь предупреждал.

– По-твоему, лучше было загнуться в этой тухлой воде?

– Оттуда ничего нельзя приносить.

– Кто это тебе сказал?

– Так мне кажется,– уныло пробормотал он. – Я боюсь, старик.

– Не болтай чепухи. Чувствуешь ветерок? Но Себастьян озабоченно молчал.

– Пошли, – сказал я.

Мы стали пробираться в ту сторону, откуда веяло этим теплым холодком. Я сразу заметил, что вода немного спала и бормочет чуть веселее. Эва судорожно цеплялась за мой скафандр.

– Это все потому, что у нас есть камень,– шепнула она.

– Не потеряла?

– Я его спрятала под платье. Теперь уже никогда не потеряю.

Себастьян, который шел впереди, вдруг споткнулся.

– Ох, бляха муха! Осторожнее, кирпичи. Мы взобрались на баррикаду из кирпичных обломков и с самого верха съехали вниз, где воды было уже совсем мало. Себастьян опустил голову, принюхиваясь.

– Ну что? – спросил я.

– Пахнет соломенной трухой. Но не от старых сенников, солома свежая. Ужасно едкий запах, как от табака.

Мы брели ощупью, держась за выщербленные стены. Время от времени к ногам прилипало что-то мокрое, похожее на листья лопуха. Я выудил из воды осклизлый обрывок. И увидел, вернее, с трудом разглядел на полуистлевшем листке какой-то график, вероятно страничку из истории болезни, – в больницах такие вешают на спинку кровати. Температурная кривая зигзагами взбиралась вверх и резко обрывалась.

– Я уже вижу твою спину,– тихо сказала Эва.

– Мы идем по давним несчастьям, – сказал я.

– В этом замке был военный госпиталь, – объяснил Себастьян.– Госпитали больше всего любят бомбить.

– А откуда свет?

Я почувствовал под ногами то ли мох, то ли траву. Пронзительно кричали ласточки, но голоса их доносились уже не из-за стены, а откуда-то сверху, словно над нами был высокий свод костела, к которому прилепились глиняные птичьи гнезда.

Себастьян остановился. Глубоко, с хрипом вздохнул всей своей огромной грудью, энергично отряхнулся, обдав нас фонтаном брызг.

– Мы свободны, – бесстрастно проговорил он.

– А когда кончится этот коридор? – спросил я. Себастьян помолчал, почесывая лапой за обкорнанным ухом.

– Уже кончился. Посмотри назад. Светает.

Я торопливо оглянулся. Небо было уже зеленоватым, а в одном месте вдоль горизонта разливалась водянистая краснота. Мы уже видели друг друга, хотя еще довольно смутно. На спинах и плечах дрожали холодные блики. Я еще никогда в жизни не просыпался так рано. И почему-то с опаской наблюдал за этим странным рассветом, похожим на затмение солнца.

Над нами без устали носились ласточки, растревоженные взрывом. Я уже различал зигзаги, которые они чертили на зеленовато-синем небе.

– Ночью был дождь, – негромко сказал Себастьян. – Потому и затопило подвал.

– Нет, это Терп, – возразила Эва и, испуганно поглядев на меня, прикусила язык. – Быстрее бежим отсюда.

– В город? – спросил я.

– Да. Там он уже ничего нам не сделает. Внезапно она присела на корточки, и я увидел на земле что-то трепещущее, похожее на птицу с оторванным крылом. Но это был волшебный камушек, материнский подарок, талисман с южных островов.

– Город там. – Эва указала на проем в развалинах.

В эту минуту кусты неподалеку от нас громко зашуршали, и оттуда выкатился, как мне показалось, огромный камень. Я одним прыжком подскочил к Эве и заслонил ее. Но этот камень, а может, охапка сена, короче, это нечто резко остановилось перед Себастьяном, высунуло огромный нечистый язык и принялось нежно лизать его морду. Пес-изобретатель, защищаясь, поднял лапу и неуклюже попятился.

– Убирайся, Феля. Пошла вон. Брысь!

Однако тигрица не в силах была сдержать переполняющую ее радость. Подвывая, она прыгала вокруг Себастьяна, бодала его облезлой башкой, хватала беззубыми деснами огрызок хвоста. Себастьян украдкой вытирал свои черные губы и с отвращением ворчал:

– Ишь, нашла себе дружка.

Я коснулся покрытой редкой мокрой шерстью спины тигрицы.

– Ты знаешь дорогу в город?

Феля припала на передние лапы и торопливо закивала своей жалкой мордой, на которой под гноящимися глазами застыли желтые, точно восковые, струйки.

– Тогда веди.

Феля радостно бросилась вперед и вдруг заскулила, поджав заднюю, видно недавно покалеченную, лапу. Однако заковыляла дальше, беспрестанно на нас оглядываясь. Вскоре мы миновали знакомый сад, где уже никто не колотил палкой по стволам деревьев, – должно быть, утомленные ночным бдением сторожа спали, – и вышли на песчаную дорогу, как оспой изрытую каплями прошедшего ночью дождя.