Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок

– А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?

Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.

Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.

– Через год иль через час, может быть, не будет нас, – затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.

– Через год иль через час… – подхватили остальные.

За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи – подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.

Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.

– Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? – спросил я, приближаясь.

Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.

– Ну чего ты, чего? Твое дерево? – Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.

– А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.

Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу – не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:

– Классные джинсы, да?

– Что? Где? – очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.

– Джинсы, говорю, у нее клевые.

– Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.

– Откуда, интересно, ты знаешь?

– Да она из нашего класса.

Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.

– Дома, что ли, влетело? – спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:

– Нет. Я свалил.

– А из-за чего был скандал?

Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.

– Опять небось что-нибудь сожрал?

– Сожрал, – нехотя признался он.

– И из-за этого столько шуму?

– Ну да. Запасы все-таки.

– Какие запасы?

– Ну на конец света.

– И ты все слопал?

– Все, – угрюмо подтвердил Буйвол.

– Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.

– Ничего не осталось. Я даже с упаковками, – злобно прохрипел Буйвол.

Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.

– Мне все время хочется есть, – тихонько простонал Буйвол. – Я же не нарочно.

– А она хорошо учится? – спросил я.

– Кто?

– Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.

– Хорошо. Ясное дело.

– А дома ты у нее когда-нибудь был?

– У кого?

– Вот тупая башка. У этой, в джинсах.

Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.

– Нет, не был,– наконец сказал он.– Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.

– Это еще почему?

– Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?

– Могу дать тебе жвачку.

– Серьезно? Врешь…

Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:

– Вкусятина. Вкусятина.

Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.

– У нее, наверно, собака есть?

Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:

– У кого собака?

– Ну у нее. Ты же видал поводок.

– А, да. Вроде есть.

– Какая?

– Чего ты к ней прицепился?

– Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.

– Давай лучше поиграем.

– Во что?

– В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.

– Почему ты?

– А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.

Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.

– Прямо так и мечтаешь?