Андрей Корбут: Гражданская война

Это плавание, первое после разлуки с морем, стало и последним. Хотя мы с Элизабет никогда не говорили о любви, наш брак не был и из тех, о которых говорят -- по расчету (несмотря ни на что, смею так утверждать!). Наверное, нас сблизило одиночество. Но лишь сблизило, не более того, поэтому в те памятные дни я очень удивился письму жены, написанному в теплой, нежной и еще Бог знает какой манере, однако абсолютно ей не свойственной. Она поздравляла меня с тридцати двухлетием и с нетерпением (как можно было заключить из письма) ждала моего возвращения.

Тогда в голову мне пришла нечаянная мысль: "Право, я ни разу не подавал ей повода думать, что ревнив..." -- мысль, предполагавшая, что виной всему измена, а письмо -- либо плод одержавшего верх раскаяния, либо единственная его цель ( ввести меня в заблуждение. Сознаюсь, других версий не возникло по причине весьма прозаичной: веселая вечеринка в мою честь смела все сомнения и домыслы относительно послания Лиз, и я о нем просто забыл.

Между тем по окончании круиза нас зафрахтовала на несколько рейсов некая австрийская фирма, оттянув встречу с родными берегами еще на достаточно долгий срок. Только спустя десять месяцев с того дня, как мы отчалили от берегов Франции, судно легло на обратный курс, на Марсель.

Драма же, о которой я успел рассказать выше, произошла на подходе к Гибралтару...

3.

Человеческая память ( заковыристая штука. Иные эпизоды, что там -целые месяцы, иногда годы ( она стирает бесследно, а иные...

По прибытию в Марсель, уже через шесть часов я находился в Сен-Клу, у дома, с которым успел сродниться. Двери были не заперты. Я вошел, и тотчас остановился, несколько озадаченный тишиной, повисшей в воздухе. Конечно, Лиз и ее мама, мадам Бонэ, вовсе не обязаны были находиться дома, но я знал, что старый слуга Гарольд, покинув дом даже на минуту, не оставил бы здесь все на произвол судьбы, а значит, где-то рядом должен был быть и Граф -"малютка"-сенбернар, но и его лая я не слышал.

Я миновал гостиную, поднялся на второй этаж. В библиотеке бой больших старинных часов (странно, но раньше я не замечал их), словно подкараулив нежданно-негаданно появившегося гостя, оглушил меня двумя раскатистыми ударами, точно могильный колокол. В спальне жены притаился сумрак, подаренный тенью старой вишни за окном. Здесь в тихом полуденном вечере спала старомодная мебель из красного дерева: тяжеловесные шкафы с гардеробом, трельяж с зеркалами в полтора человеческих роста, громоздкая кровать с поистине королевским балдахином, которая, казалось, перенесена сюда из сказки о спящей красавицы. Заглянул в спальню мадам Бонэ: дочь и мать -- они были так похожи. Затем повернул назад; направился через библиотеку в свой кабинет и нашел, что даже бумаги лежат на столе все в том же беспокойном, но строго обозначенном мною порядке, как и почти год назад; прошел в свою спальню, утонувшую в лиловом свете штор... И нигде никого...

Я не стал осматривать всегда пустующие, потому закрытые комнаты для гостей, спустился вниз и через кухню вышел в сад. Тут я и нашел Гарольда.

Он сидел в беседке, выглядел подавленным, голова его поникла, а у ног старика так же тихо лежал Граф. Увидев меня, сенбернар негромко тявкнул, но затем с безразличием отвернулся.

-- Здравствуйте, Гарольд. И где же наши женщины? -- окликнул я слугу.

-- О мсье, Вы вернулись... -- Вы бы видели его полные слез глаза! -Скверные у нас дела, мсье, очень скверные.., -- и он забормотал что-то бессвязное.

-- Послушайте-ка, Гарольд, довольно причитать. Что происходит? -- Увы, я скорее рассердился на него, чем взволновался, но это подействовало ( он обрел дар речи.

Я узнал, что месяц назад жена подарила мне двойню. Дочь и сына, но мертвого сына; со слов Гарольда, последнее обстоятельство настолько потрясло Лиз, что ее вынуждены были поместить в психиатрическую лечебницу. Я узнал о том, что минувшей ночью в больнице скоропостижно скончалась мадам Бонэ, и о том, что письмо, подоспевшее ко дню моего рождения, Лиз написала после визита к врачу. "В тот день она излучала счастье, ( вспоминал Гарольд. ( Но потом, так и не дождавшись ответа, в гневе или отчаянии вообще запретила сообщать вам о чем-либо".

Что я почувствовал? Горечь утраты близких и примешивающееся, какое-то неловкое перед самим собой, жестокое равнодушие; боль отца, потерявшего сына; и неуместное в те мгновения возмущение обманутого мужа, от которого скрыли отнюдь не мелочь, а рождение собственных детей.