Андрей Корбут: Гражданская война

Я любил такую погоду, особенно ночью.

-- Мсье, -- прервал мой отдых вошедший в кабинет Гарольд, -- Прошу прошения, принесли письмо...

Я взял конверт, бросил мимолетный взгляд -- обратного адреса не было, -- быстрым движением вскрыл его и пробежал глазами четыре короткие строчки.

"Месье де Санс!

Я располагаю сведениями, которые несомненно заинтересуют Вас. Это касается Вас и Вашей семьи. Жду Вас завтра в 12.00 у бара "Глобус".

Доктор Рейн".

Я не знал никакого доктора Рейна, кто он и что ему от меня надо, но, раздумывая над тем, что бы это значило, с чем связано, почувствовал взгляд Гарольда.

-- Что-нибудь еще? -- увидев, что он еще здесь, удивился я.

-- Мсье, сегодня утром Вы говорили, что едете в Пюто... возможно Вас это заинтересует -- там какое-то убийство...

Я кивнул, отложил письмо. У меня и в мыслях не было, что то, о чем сообщил мне Гарольд, хоть как-то касается моей поездки, но тем не менее включил телевизор и застал уже конец репортажа:

"Итак, сейчас трудно сказать, чей это труп -- хозяина ли дома, или неизвестного пока полиции лица," -- закончил его молоденький репортер.

На экране выплыла заставка вечерних новостей, затем появился диктор, заговоривший о политике, терактах, наводнениях, футболе и прочем. Но я не слышал его, у меня перехватило дыхание... Репортер стоял на фоне дома Томашевского.

6.

Скотта я пытался найти на протяжении всего последующего дня, почему-то уверовав в то, что он многое сможет мне объяснить, что о Томашевском, об убийстве он знает гораздо больше всей пишущей братии. Но в клинике его не видели, дома отзывался автоответчик, не брали трубку и в машине. В конце концов, отчаявшись найти Вильяма (Филидор же уехал еще днем раньше), я с бесполезной и глупой злостью на своих друзей, вернее, на их отсутствие, томясь от бездеятельности, заперся у себя в кабинете. Вы спрашиваете о докторе Рейне? Я не встречался с ним. Письмо вылетело у меня из головы. Я был рассеян, интуитивно ощущая приближение беды. До сих пор не могу понять, что подтолкнуло меня тогда, около 21.00, сорваться с места и помчаться в Пюто.

В этот раз я оставил машину за квартал от дома Томашевского, у моста через Сену, и, спустя десять минут, притаившись в тени дерева, находился рядом со знакомым особняком. Двое полицейских у дверей, изнывая от скуки, рассказывали друг другу что-то смешное, то и дело нарушая тишину ночи раскатами грубого приглушенного смеха. Они не заметили меня. Некоторое время я наблюдал за ними, изучал дом, раздумывая над тем, как проникнуть внутрь, пока не обнаружил то, что искал: крайнее, ближнее ко мне окно второго этажа было приоткрыто; не составило бы труда и забраться наверх, так близко к стене здания одно из деревьев протянуло свои ветви. Однако раньше надо было перелезть через освещенную фонарями высокую чугунную ограду, почти на виду у полицейских.

Я все же рискнул... и, спрыгнув с ограды, прижался к газону, словно страус, зарывшийся головой в песок, не смея поднять взгляд. Обошлось -- они слишком увлеклись разговором. Прячась за кустами роз, я подобрался к дереву, что должно было мне помочь, вскарабкался по нему на карниз, еще немного -- и осторожно открыл окно пошире. Вновь донесшийся снизу смех заставил меня вздрогнуть. Я отпрянул от окна, наверное, слившись со стеной здания. Но размеренный гул голосов успокоил меня.

"Ну же!" -- подтолкнул я себя...

Отправляясь туда, вряд ли я подчинялся какому-либо конкретному плану, скорее, все произошло спонтанно. Фонаря не оказалось под рукой, и мне пришлось довольствоваться слабым светом с улицы. По-видимому, я оказался в кабинете Томашевского, то есть там, где, как писала утренняя пресса, нашли обезображенный до неузнаваемости труп. На какие-то секунды мною даже овладели сомнения: "Что это? Ловушка, случайность или чья-то беспечность?" Разглядел тяжеловесный письменный стол, на нем -- лампу. Опустил светонепроницаемые шторы и включил свет.

Это был кабинет и лаборатория одновременно. Помещение занимало по меньшей мере тридцать квадратных метров: помимо стола здесь находились два открытых стальных шкафа, стеллажи, заставленные пробирками, колбами, холодильники, барокамеры и многое другое, о предназначении чего оставалось только догадываться. Я взял из шкафа стопку журналов документации и внимательнейшим образом, страница за страницей, обратился к мыслям Томашевского. Наверное, с моей стороны наивно было полагать, что полиция окажется менее дотошной, нежели Морис Де Санс. Но словно кто-то подсказывал мне -- нашли они далеко не все. Очень скоро я получил тому подтверждение.