Алексей Корепанов - Марсианское диво

– Я телефон больницы записал, дайте мне еще и свой, – попросил Келли. – Интересно же…

– Конечно, Дэн. – Синчин достал из бокового кармашка сумки визитную карточку. – Звоните. Лучше вечером, после девяти, на домашний. Днем я то здесь, то там, тем более лето – чего на месте-то париться?

– А вот моя, на всякий случай. – Келли вручил журналисту свою визитку. – Может, вы любитель дамского белья. В смысле – ценитель, – тут же поправился он.

– О, еще какой ценитель! – с подъемом отозвался Марк Синчин. – Особенно ценю, когда оно на даме полностью отсутствует. Еще сигарету, Дэн?

Дэн Келли позвонил в больницу на следующий день после того, как вернулся домой, в Уолсолл. Потом звонил в среду. Потом – в четверг. В пятницу ему сообщили, что пострадавшая наконец пришла в сознание, но навещать ее пока нельзя.

В субботу Келли вместе с женой ездил в Бирмингем, на свадьбу племянницы, и отдал должное доброму скотчу, поэтому в воскресенье маялся головной болью, хотя и испробовал с утра старое, еще имперских времен, средство от похмелья – «собачью шерсть», то бишь стакан холодного эля. Жене он о происшествии в Стоунхендже ничего не говорил – мало ли что она могла себе вообразить…

14 июля, в понедельник, его опять вежливо, но твердо отшили, и Келли вечером позвонил Марку Синчину, в надежде, что пронырливый журналист оказался более удачливым. Ни в девять, ни в десять трубку в доме Синчина никто не брал, и только с третьей попытки, уже в половине одиннадцатого, Келли наконец-то услышал голос репортера «Кроникл».

Оказалось, что Синчин действительно, как и подобает репортеру, располагает такой информацией, какой не располагал Келли, но информацию эту нельзя было назвать ни обнадеживающей, ни утешительной.

– Да, она пришла в сознание, – подтвердил Синчин. – Вот только в себя не пришла.

– Как это? – не понял Келли.

– Судя по всему, Дэн, у нее не только сотрясение мозга. Помните, я говорил про амнезию? Так вот, похоже, что с памятью у нее большие проблемы.

– Она ничего не помнит?

– Даже не то чтобы не помнит… Она кое-что говорит, не очень много, но все-таки говорит… Кстати, выговор у нее американский, отметьте, Дэн. Она не англичанка. Что придает весомости моим предположениям, согласитесь.

– А что она говорит? – торопливо спросил Келли.

– Разное, – уклончиво ответил журналист. – Отдельные фразы, не очень связные, или вообще… Ни кто она, ни откуда… Есть все основания считать, что она очень и очень психически нездорова.

– Я завтра приеду, – ощущая какое-то странное волнение, сказал Дэн Келли. – Вы же там свой, Марк, сделайте так, чтобы меня к ней пустили. Мне очень нужно, Марк! Я места себе не нахожу.

– Хорошо, – после некоторого молчания отозвался Синчин. – Попробую. Приезжайте к одиннадцати… нет, к половине двенадцатого, в больницу. Я буду ждать.

Келли положил трубку. Он не помнил, когда в последний раз так волновался. И почему? Он вытер со лба неожиданную испарину, и услышал за спиной напряженно звенящий голос жены:

– Могу я узнать, кто она такая, эта особа, к которой ты так рвешься?

– О черт, Джин, – вздрогнув, чуть ли не простонал Дэн Келли и сжал ладонями виски. – Это совсем не то, что ты думаешь.

– Не находишь себе места, потому что тебя ждут в Солсбери, да? – Жена набирала скорость и не сворачивала с пути, который представлялся ей правильным. – И кто же там тебя к ней не пускает? Муж?

«Привезти ей газету с заметкой?» – подумал Келли.

– Неделю назад я сбил женщину, Джин, – сказал он, не оборачиваясь. – Возле Солсбери. А теперь она, слава богу, пришла в себя…

В больнице все устроилось как нельзя лучше.

– Спасибо, Ди! – Марк Синчин, переломившись в поясе чуть ли не пополам, чмокнул в щечку рыженькую молоденькую миниатюрную медсестру.

– Но если что, я вас не видела, – сказала та, переводя взгляд с журналиста на Келли. – И десять минут, не больше.

– Мучить мы ее не будем, – пообещал Синчин и открыл дверь палаты. – Заходите, Дэн.

Палата была небольшой, с высоким потолком и приоткрытым окном, за которым зеленели деревья больничного сада. По обеим сторонам от окна стояли две тумбочки, а вдоль стен, справа и слева от входа, располагались две кровати. Одна была аккуратно застелена, а на другой, забравшись туда с ногами, прислонясь спиной к оклеенной бледно-зелеными обоями стене и обхватив руками поднятые колени, сидела белокурая женщина в больничном халате цвета пепла от сигарет. Рядом с кроватью приткнулся стул, а на тумбочке чуть поблескивал в солнечном луче одинокий стакан с водой. На стене у изголовья кровати висела коробочка радиоприемника, и доносился из нее негромкий голос.