Александр Шалимов: Музей Атлантиды

— Обещаю, что не напишу фантастического рассказа, — торжественно произнес я.

— Пока я жив, — повторил ди Ривера. — Аминь. Итак, слушай... Впрочем нет... Ступай в библиотеку, там подожди.

Он повернулся и, кряхтя, полез по лестнице в альков. Я медленно двинулся через полутемный зал. Ступив несколько шагов, осторожно оглянулся. Старик в глубокой задумчивости стоял перед портретом, не отрывая от него пристального взгляда.

Ждать мне пришлось довольно долго. Наконец послышались шаркающие шаги. Старик появился у входа в библиотеку.

— Я должен запереть входную дверь, — буркнул он, не глядя на меня. — Привратник болен, надо исполнять его обязанности... Жалкие гроши, которые зеваки платят за вход, — весь доход музея.

— А не пойти ли нам в кафе, — нерешительно предложил я.

Старик быстро оглянулся, испытующе глянул мне в глаза. Потом равнодушно сказал:

— Пойдем... Только предупреждаю... у меня... нет денег. Последние дни в музей никто не заглядывал... кроме тебя.

* * *

Мы вышли наружу. Солнце уже висело низко над горизонтом. Легкий бриз нес влажную прохладу. От его порывов начинали шелестеть широкие листья пальм. Невдалеке шумно вздыхал океан.

У входа в музей на каменной скамье лежала пачка журналов.

Ди Ривера поднял их, перелистал, осторожно сложил в кресло, стоящее в холле.

— Милостыня нашему музею, — пояснил, закрывая желтую дубовую дверь. — Шлют бесплатно... Кое-где помнят о нас...

В кафе тот же полуголый кельнер с серебряной серьгой в ухе, понимающе подмигнул мне, уставил столик тарелками, мисками и бутылками. По тому, как старый ди Ривера потирал худые пальцы и глотал слюну, я понял, что он очень голоден...

Мы ужинали долго: запивали горьковатым вином острые местные блюда и обменивались ничего не значащими фразами. Когда на столе появились маленькие чашечки ароматного кофе и поднос с фруктами, старик вытер салфеткой тонкие бескровные губы, внимательно глянул на меня и сказал:

— Ты хотел знать историю портрета. Слушай... Это портрет человека, выброшенного волнами на берег в нескольких милях отсюда, вон за тем скалистым мысом утром 28 июня 1889 года. Два молодых лоботряса бродили в то утро по берегу. Один из них хотел стать лингвистом. Он приехал на Мадейру совершенствоваться в португальском языке. Но его интересовали языки вообще. В то утро у него в кармане был томик стихов Сафо и он выкрикивал во все горло звучные строфы на древнегреческом языке. Он хотел перекричать океан... Второй был художником. Он приехал рисовать воду, небо и скалы. Пробираясь вдоль берега, лингвист и художник заметили на мокром песке красное пятно. Они подошли ближе и увидели красивый плащ из удивительно легкой и эластичной пурпурной ткани, расшитой золотыми узорами.

Я объявил, что это римская тога, а Жак — что это плащ Летучего Голландца, унесенный ураганом. Захватив плащ, мы пошли дальше и в сотне шагов от того места, где нашли плащ, увидели... его... Он лежал на песке, широко раскинув сильные руки. Длинные белые волосы скрывали лицо. Он казался спящим, но мы были уверены, что он мертв. Однако, он еще жил. Слабое дыхание чуть колебало могучую грудь. Мы привели его в чувство. Увы, не надолго. Он умер у нас на руках через несколько минут... Исполняя его волю, мы завернули тело в расшитый золотом плащ, привязали к ногам тяжелый камень и бросили с высокого обрыва в океан. Спустя несколько дней Жак нарисовал его портрет — тот самый портрет, который ты видел. После смерти Жака я приобрел этот портрет для музея, который тогда начал создавать... Я говорю, конечно, о подземном музее, — добавил ди Ривера после краткого молчания.

— Ну, а дальше? — спросил я.

— О портрете все, — тихо сказал старик. — Скалы и океан Жак рисовал с натуры. Ты узнаешь место, если когда-нибудь доберешься до того мыса. Побывай на нем... Океан принял там в свое лоно последнего человека Атлантиды.

— Последнего человека... Атлантиды? — растерянно повторил я, думая, что ослышался.

— Да. Он возвратился на Землю через двенадцать тысяч земных лет и не нашел даже того места, где была его родина.

Я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова. Мелькнула мысль: «Кто из нас сошел с ума?.. Или мы оба пьяны?..»

Я глотнул кофе и уставился на старика.

Ди Ривера сплел тонкие пальцы и, положив на них острый сухой подбородок, глядел в темнеющий океан. Ветер шевелил редкие волосы на его желтом черепе.

— Объясните же, — попросил я.

Он молчал.

— Как понимать эти двенадцать тысяч лет?