Майкл Коуни - Что же сталось с этими Мак-Гоуэнами

- Ох, прости... Дик... прости...

Вся подошва ноги была в тысячах тончайших, крохотных белых волосков.

Но несмотря на ужас, охвативший ее, на страх за мужа, несмотря на жуткое ощущение, что у нее то же самое, она испытывала какое-то подспудное облегчение - от того, что уж теперь-то никому из них не уйти из дома. И теперь все они - она, Ричард и Стефен - смогут наконец подчиниться тому всеобъемлющему, из глубин ее существа идущему желанию, которое мучило ее все эти недели, словно наркомана - жажда наркотика.

То было желание сорвать с себя одежду, выбежать наружу из сумрачных комнат и ощутить прикосновение обжигающих пальцев солнца к изголодавшемуся телу.

Дни проходили за днями. Свет чередовался с тьмой, а они так и оставались снаружи, у дома, позабыв о сенокосе, возвращаясь в комнаты разве лишь для того, чтобы в бессчетный раз утолить жажду. Прохладный ночной воздух ненадолго освежал их тела, пока снова не поднималось солнце, чтобы быстро прокатиться по небу - и с каждым днем все быстрее.

Стефен быстро поправлялся. Он спокойно лежал на одеяле у ног родителей и становился все крепче - с каждым очередным промелькнувшим, как мгновенье, днем. Был всем доволен, никогда не капризничал, получал только свои глоточки воды, - и при всем этом его тельце округлялось, а ручки и ножки становились все более сильными и упругими.

Ими владело какое-то странное, блаженное оцепенение. Ощущение радости бытия все сильнее овладевало вялым сознанием.

Ногам Ричарда стало лучше, они уже не кровоточили и не болели, как прежде, хотя странные отростки не исчезли и продолжали свисать со ступней тысячами длинных белых волосков.

Наступил момент, когда он уже не смог заставить свое тело совершать те движения, которые были необходимы, чтобы добраться до дома и принести оттуда побольше воды, и поэтому продолжал лежать в шезлонге, а жажда все усиливалась, и вместе с ней рождалось смутное сознание, что существует какой-то иной, куда лучший способ удовлетворить эту нестерпимую жажду.

Первым зашевелился Стефен. Его младенческий мозг не был так скован многолетней привычкой, ему легче было приспособиться к новым обстоятельствам и распознать, что за желание его томит. Медленно, очень медленно он перекатился через край своего одеяла, а тем временем Ричард и Сандра следили за ним изумленными немигающими глазами. Оказавшись на траве, маленькое тельце скорчилось, словно плод в утробе матери, и в этой позе - коленки прижаты к подбородку - перевернулось снова, сначала на колени, а потом наконец в сидячее положение. Маленькие ножки распластались по земле, короткие ручонки вцепились в колени.

Оттолкнувшись руками от кресла. Ричард тяжело приподнял свое безвольное тело. Некоторое время он сидел на кончике кресла, сложившись вдвое, а волосы, упав со лба, бахромой болтались перед его глазами. Постепенно он выпрямился, оттолкнулся от кресла и встал в кругу, очерчиваемом его собственной медленно поворачивающейся тенью.

Белые волоски на его ступнях осторожно нащупали сырую почву под поверхностью грунта, и влага стала подниматься по ним в тело.

Напротив него стояла Сандра.

Последним сознательным его воспоминанием были волосы Сандры, шевелящиеся на ветру, и это воспоминание он уносил с собой, погружаясь в дремотное бессмертие Джейды.

...Медленно, очень медленно возникло ощущение, что он лежит плашмя, укрытый простынями, а тело его окутано чем-то вроде пижамы. Ричард чувствовал усталость, смертельную усталость, и единственным его желанием было снова погрузиться в сон, но что-то в его сознании против собственной воли понуждало тело к пробуждению.

- Проснись, Ричард.

Голос шел с такого близкого расстояния, словно и впрямь звучал в его собственной голове. Но механический и металлический, он шел из какого-то внешнего источника и силой навязывал свое присутствие. Ричард не хотел слышать голоса и наконец почувствовал такую ненависть к голосу, что заснуть с этой ненавистью было бы уже невозможно. И он открыл глаза.

- Проснись, Ричард.

Этот резкий и властный голос исходил из зарешеченного отверстия в небольшом ящичке, стоявшем прямо перед его глазами. Какое-то время он разглядывал ящичек, угадывая что-то смутно знакомое в его очертаниях, в этих двух дисках, вращающихся в углублениях наверху.

Потом он сообразил, что лежит на боку и смотрит на магнитофон, стоящий рядом с его кроватью. Поле зрения расширилось, и он увидел белые стены и потолок, и дверь, которая как-то странно дрожала и расплывалась. Почти прямо над собой он увидел какое-то нескладное сооружение. Оно поддерживало на весу сосуд с темно-красной жидкостью. Кровь. Тонкая трубка выходила из опрокинутого горлышка сосуда и исчезала под одеялами на его кровати. На его глазах уровень крови в сосуде стремительно понижался и наконец упал до нуля. Ричарду показалось вдруг, что около сосуда мелькнули и исчезли какие-то неясные очертания, ему послышался звук, короткий, оборвавшийся прежде, чем он успел его наполовину распознать, - и сосуд снова наполнился. Потом в комнате стало темно, и он больше ничего не мог уже разглядеть.