Азамат Козаев - Глава из вовсе неисторического романа 'Одиссей'

- Ты настоящая женщина, Икариада. - шептал Одиссей в куче еще теплой золы.

Антиной стоял и качался, вино проливалось из перекошенной чаши наземь, жених скалил зубы и плотоядно облизывался, и даже он, пьяными своими глазами видел страх в глазах царицы, и наверное упивался усилиями женской воли, поднимающими подбородок вверх и расправляющими плечи и грудь. Антиной навалился на Пенелопу а ей, подпертой сзади Эпименидом и податься было некуда, и оставалось только гордо стоять, держать в руках амфору с вином, презрительно улыбаться, и не кричать, ни в коем случае не кричать. Обезумевшие от страсти к доступным Одиссеевым женщинам и более того к его несметным стадам, женихи воспримут ее крик, как падение последнего бастиона сопротивления. Потом они опомнятся. Но это потом...

Антиной шарил на ее груди, распаляясь все больше, скрипя зубами от похотливого возбуждения, сзади ее лапал, задрав хитон, ничего не соображающий от выпитого Эпименид, Пенелопа всеми силами сохраняла каменное выражение лица, но сквозь маску то и дело прорывалось что-то, что Одиссей, и сам скрипевший зубами и ломающий в ладони мозговую кость, единым своим открытым глазом, сквозь разгорающийся в груди пожар все пожирающей злобы, жадно ловил.

Ненависть ли это, улыбка презрения или наслаждение, ненависть, презрение или наслаждение долгие годы безмужней женщины? Пенелопу втолкнули в нишу, где мотками лежала ждущая своего часа, пряжа, раздался треск разрываемого хитона и протяжный женский стон.

Наслаждения или бессильной ненависти, наслаждения или ненависти?

Одиссей взревел и сломал в ладони обглоданную кость. Бессилие и остатние крохи разума удержали взбешенного героя Трои на месте, ненависть и все сжигающая, даже саму себя, злоба, вырвались из полыхающей гневом груди в этот крик.

Лаэртид даже голос не изменил голос, голос сам дрожал и хрипел, искореженный до неузнаваемости.

- Что, что такое? Кого убивают? - выбежал из ниши Антиной с хитоном в руке. -Эй нищий, ты кричал?

Одиссей покачал головой. О-о-о боги, каких трудов стоило ему сказать нет когда хочется крикнуть Да, это я кричал! и голыми руками вынуть у ехидны сердце, и бросить собакам, и держать эту никчемную жизнь в кулаке, и не отпускать, и чтобы видел все подлец, все до самого последнего мгновения и умер не от раны в груди а от ужаса! Стонала в нише женщина, пыхтел мужчина... О-о-о боги, вам пожертвует Одиссей самую крепкую скамью во всем доме, самые крепкие кости, обглоданные собаками, самую мерзкую матерщину воспоет вам, боги, пред которой его брань сегодняшней ночью, когда он оскорбил море матом, покажется гимном величию надоблачных олимпийцев!..

Одиссей заорал так, что со двора разбежалась птица, со всех сторон в глухой закуток вбежали полупьяные претенденты, а из ниши выскочил как угорелый, поправляющий на себе одежды Эпименид.

- Что ж ты, собака бешеная, отнекиваешься? Да ты, нищий, обезумел от обилия мозга в костях, что мы тебе бросаем! - женихи пинали Одиссея ногами, а он, лишь крепче завернувшийся в тряпье, держал рубище руками у лица, чтобы не слетело. -Что ж ты, пес шелудивый, врешь, почему кричишь? Что ж ты, тварь, людей пугаешь?

Бесшумно отворилась дверь ниши, оттуда бочком выскочила Пенелопа, и на лице ее блуждала... счастливая улыбка?.. растерянная гримаса?..

Не богов призывает Одиссей, они получат причитающееся нынче ночью, когда он попросит у моря прощения и умолит Борея все до единого слова, все до единого хрипа донести до Олимпа и бросить "жертвоприношение" Зевсу в уши. Он молит свои глаза не ослепнуть под огнем ненависти и злобы, он просит руки и ноги не отказать от бессильного гнева, он просит сердце биться, и биться, и биться. Синий глаз не отрывался от Икариады, прикрытой лишь надверной циновкой, Одиссей орал и не давал, пинающим его самозванцами, обернуться на скользящий за их спинами женский силуэт, первый итакиец впился единственным открытым глазом в ее лицо и искал все, что прятала маска равнодушия, но что-то все-таки прорывалось сквозь нее... улыбкой?..

- А-а-а-а!..

- Кричи, вой, шелудивая собака! Так-то ты платишь за гостеприимство?..

Об Одиссееву спину кто-то из женихов разбил скамью. Дубовина разлетелась в щепы, а нищий только покачнулся. Изумленные самозванцы смешались, разинули рты, но быстро опомнились. И Лаэртид кричал и почти не чувствовал побоев...

Одиссей не спал и ждал.

Мерил шагами хижину Эвмея, как вепрь в загоне, не выдержал и выбежал наружу, к морю.