Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

Надеюсь скоро туда попасть. Судя по виду той женщины, она не знает дороги, а сама дорога ведет, наверное, к бедным фермам и дешевым закусочным, и больше никуда. Но! Кто знает? Кажется, это и есть первое правило волшебства.

На этом месте она прервалась и удовлетворенно спрятала дневник и ручку в рюкзак.

Гораздо позже, после бесконечной тряски в грузовике-тихоходе, нагруженном целым стогом сена (тот все норовил опрокинуться), она сидела в ресторанчике для водителей, приткнувшемся на обочине шоссе, и жевала то жареную картошку, то кончик ручки, которой опять делала записи. Время было позднее, а ближайшим городом, судя по газетам, которые предлагались посетителям, был Оук-Хилл. Газеты толстые — значит, город немаленький.

Бордертаун может оказаться там. Он может оказаться где угодно, — писала она. — Мне все равно, ведь я не знаю, где нахожусь. Может, драндулет с сеном завез меня в другой штат? Во всяком случае, у моего движения появилась цель. Оук-Хилл! Звучит волшебно. Большой город, где сохранилась старая дубовая роща на холме… [4] Oak Hill (англ.) — дубовый холм.

Она перестала писать, представив себе город на месте шоссе, с которого то с ревом, то с чиханьем сворачивали грузовики, сбрасывавшие скорость перед заправочной станцией рядом с ресторанчиком.

Но очень возможно, что с дубами его связывает не больше, чем Лос-Анджелес — с ангелами. Ожидай неожиданного — еще одно правило волшебства. Хотя в данном случае ожидаемое, по-моему, еще более…

— Хочешь еще чего-нибудь, кроме картошки, детка? — спросила ее официантка — рослая, ширококостная, с тяжелым безразличным лицом и чистой шелковой кожей.

«Да, — мысленно ответила ей Марис. — Твою кожу. Такую же чудесную молочную кожу. Ради такой ничего не пожалела бы».

— Нет, — сказала она вслух. — Только еще стаканчик коки, пожалуйста.

Официантка наклонилась к ней.

— Вообще-то уже поздновато, а ты тут одна…

— Мои родители в мотеле, смотрят телевизор, — очень правдоподобно соврала Марис. — А я проголодалась.

— Вот оно что! — Официантка не отходила, выражение ее лица не менялось. — Молодец, что захватила с собой рюкзак. Мало ли что взбредет родителям в голову.

— Я храню в нем свои секреты, — объяснила Марис. — Собираюсь изучать магию.

Она по опыту знала, что после этих слов люди начинают нервничать и, закончив расспросы, проявляют повышенный интерес к оленьей голове над дверью или к часам в противоположном углу. Смущало людей и ее лицо, тем более со звездочками, нарисованными поверх хронических прыщей размером с еловую шишку каждый. Глазки у нее были в кучку, водянисто-серые, посередине носа выросла здоровенная горбина, а длинные волосы, некогда совсем светлые, за последний год приобрели противный цвет, нечто среднее между пеплом и засохшей грязью. Она стала одеваться в тряпье с барахолки, чтобы отвлечь внимание от своей безнадежной физиономии: потертый бархат, шляпа с широкими полями, вся в поддельном жемчуге, блузка с блестками, которая сверкала, как фольга в солнечный денек, длинная цветастая юбка, придававшая ей загадочный вид, делавшая цыганкой, гадалкой, знающей немало тайн и готовой ими поделиться за хорошую мзду. По словам матери, в таком наряде она походила на взрыв в Ночь Всех Святых.

«Люди любят тебя за то, какая ты есть, — говорила мать, — а не за твой вид. Я хочу сказать… Ну, ты сама знаешь. В общем, я тебя люблю».

Но официантку магия не брала, волшебное слово отскочило от ее благостной наружности, не оставив следа, как детская проделка, вроде крашения волос в изумрудный цвет.

— Одним словом, — заключила она, — родители, надеюсь, знают, где тебя искать.

Никто не знает, где меня искать.

Так записала Марис спустя то ли день, то ли три дня, а то и целый год, привалившись спиной к цементной стене, измученная городским шумом. Пальцы, сжимавшие ручку, были холодны, она вообще мерзла с той минуты, как очутилась в городе, хотя горожане спали на лужайках без одеял. В пыльном жарком безветрии рассеивался неяркий солнечный свет. Писать сведенными пальцами было трудно, но страх подействовал пока что только на пальцы и не покушался на голову. Ее отвлекла компания, вывалившаяся из клуба на другой стороне улицы: все в черной коже, черный бисер, черные перья в длинных растрепанных волосах, матовые серебристые очки от солнца. Сначала они разглядывали Марис, как какие-то близорукие насекомые, потом засмеялись. Она опять вжалась в стену, словно так можно было стать невидимкой.