Уолтер Тевис: Невезение

Губы сложены трубочкой, как будто он что-то насвистывал. На нем были те же самые выцветшие джинсы и вязаная безрукавка и еще — теперь это Хэролд заметил — кроссовки «Адидас». За ним уже стояло человек десять. Когда же он успел? А может, это его двойник? А может, у него, у Хэролда, галлюцинация и из-за нее двое похожих людей стали в его глазах совершенно одинаковыми? Хэролд занял очередь. Через некоторое время парень впереди закончил свои дела и вышел. Хэролд получил деньги и тоже направился к выходу, засовывая в бумажник пять двадцаток. Начали таять его денежки: он ведь уже в этом банке не первый раз, а из Мичигана приехал с семью тысячами. На эту сумму ему надо прожить в Нью-Йорке целый год с Джанет и снова стать свободным художником, таким как постоянно рисовало ему его пьяное воображение. Увлечение виски сделало его неспособным не то что говорить по телефону — он порой дверь не мог открыть. Вот каков он был два года назад. В два часа дня сидел в пригороде Мичигана за задернутыми шторами, листая каталог и ожидая, когда Гвен вернется с работы… Ну а теперь Хэролд уже почти полтора года не пьет. Пришлось побывать в больнице, потом в обществе анонимных алкоголиков, и вот он с Джанет в Нью-Йорке.

Он отправился домой, в ее квартиру, для оплаты которой его семи тысяч хватило бы разве что на три месяца. А ведь в Париже, где она прожила два года, у нее было еще более роскошное жилище. В одной из ванных комнат на мраморной крышке ящика, в который она складывала белье, стояла любительская фотография — Джанет рядом со сверкающей «хондой» у отделанного металлом входа в эти ее апартаменты на Бульваре Капуцинов. Когда она снималась на это фото, Хэролд жил в Мичигане на ранчо и ездил на «шевроле».

Прежде чем пересечь Парк-авеню, он осмотрелся и снова, на этот раз со спины, увидел парня в вязанке и выцветших джинсах — тот как раз входил в один из многоквартирных домов. Хэролд вздрогнул и ускорил шаг. Вспомнив о нью-йоркских уличных грабителях, которые, стукнув тебя по голове, с извинениями отбирают деньги, он переложил бумажник из заднего кармана в боковой. Его матушка, такая осмотрительная, рассказывали, да ему о них лет двадцать назад. Хэролд мог бы сказать о себе, что по отношению к Нью-Йорку в нем как бы жили два разных человека: первый любил ритм этого города, его безличность вместе с многочисленными продуктовыми, промтоварными и книжными лавками; второй же боялся этого города — его пугал вид тройных замков на дверях квартир, так же как и вид грубых пуэрториканцев, поигрывающих мускулами, нахально таскающих за собой повсюду свои огромные орущие радиоприемники, которые они называли «Смерть англам»; пугали его и узкобедрые длинноногие черные мужчины, носившие светлые брюки в обтяжку, из-под которых выглядывали дорогие, как у итальянских гангстеров, штиблеты.

А сколько было вокруг пьяных! Они торчали в дверях, рылись в вонючих мусорных баках ради куска недоеденной пиццы или старой рубашки, а может, и в надежде наткнуться на выброшенные случайно изумруд или бриллиант. Порой Хэролду — для разрядки — так хотелось схватить за шиворот одного из этих пьянчуг и отчистить его теркой, как отчищал он кастрюлю с пригоревшим цуккини.

Но человек в вязаной безрукавке был белый, чистый и неопасный с виду. Возможно, европеец. И однако, пересекая сейчас Мэдисон авеню, Хэролд при одном только воспоминании о нем почувствовал в душе холодок — скорей всего следствие гнева Хэролда. Его снова начинало бесить и это холеное надменное лицо, и эти рыжеватые волосы. Он прибавил шагу, вошел в подъезд дома, где жила Джанет, перешагивая ступени, поднялся на второй этаж, открыл дверь и сразу же направился в гостиную, где стояла картина. Вот здесь, подумал он, очень просится квадратик бледной зелени — цвета полевой травы, если смотреть на него издали. Горя от нетерпения, он взял кисть. За окном ярко сияло солнце. Рабочие на стройке через дорогу делали свое дело. Делал свое дело и Хэролд.

Он провел у мольберта добрых три часа и чувствовал себя превосходно. Он хорошо потрудился, и работа наконец пошла. Слава Богу!

Пора было перекусить, и Хэролд приготовил себе сандвич с помидорами, как это принято на Среднем Западе. Наевшись, он вернулся в гостиную, уселся в солидное черное жесткое кресло у окна и принялся рассматривать картину. В послеполуденном солнечном свете она выглядела прекрасно. Было в ней, правда, что-то жутковатое, но этого он как раз и добивался. Уже сейчас она притягивала, а то ли будет, когда он ее закончит! Хэролд решил немного развеяться и сходить в кино.

Читать дальше