Михаил Кривич - Женский портрет в три четверти

Все было в полном порядке. Вошла секретарша с чаем и конфетами, только не в коробке, а в вазе, и не печенье принесла, а сухарики. Директор института расспрашивал сэра Уильяма о здоровье, о климате в Англии и перспективах научной деятельности на главных направлениях биологии. Время от времени он вставлял: "Нет, профессор, это и в самом деле огромная честь для нашего института, поверьте, огромная честь..." - а потом подвел нас к схеме, изображающей иерархическую структуру вверенного ему учреждения и сообщил вкратце о многообразной работе, которую институт проводит в настоящее время в свете абсолютно неизвестных сэру Уильяму постановлений.

Расспрашивать директора о чем бы то ни было мне не хотелось, я знал заранее, что он будет говорить, даже с какой интонацией. Я шепнул на ухо Кравчуку:

- Чего он тянет резину? Пойдем в лабораторию.

- Там полы моют! - жарко шепнул в ответ Кравчук.- И пыль стирают с потенциометров.

Он сказал еще три-четыре слова, но я, как биограф будущего нобелевского лауреата, не хотел бы, чтобы такого рода случайно вылетевшие слова могли хоть как-то скомпрометировать моего героя. Тем более что они, может быть, вовсе и не вылетали, не говорил их Миша, а они сами собой прозвучали в моей измученной и огрубевшей от виденного там и сям журналистской душе. И приписывать их будущему нобелевскому лауреату я бы не стал. Сойдемся на том, что их сказал я. Для истории невелика разница, мне же будет спокойнее.

- Мы бы хотели посмотреть лабораторию и познакомиться поближе с исследованиями товарища Кравчука,- сказал я холодно и громко.

Директор обернулся ко мне.

- Кто - мы?

Я достал из нагрудного кармана рубашки свое краснокожее удостоверение и сунул ему под нос. Он сразу сменил тональность:

- Какая честь! (Далась ему эта честь!) Рад видеть вас в нашем институте! Не балует нас столичная пресса, ох, не балует. Разве если кто-то из зарубежных светил приедет...- И он широко раскинул руки, глядя на Бризкока, словно приглашая его к себе в научно-исследовательские объятия.

Господи прости, да с чего ж их баловать столичной прессе? И местной тоже с чего? Что, кроме кравчуковых штучек, выдали они на поверхность из недр, где прячется истина, за истекший исторический период? Все второстепенное, занюханное, провинциальное - не в том смысле, что институт находится в провинции, Кембридж тоже не столица, и Академгородок не мегаполис, но больно уж все это смахивает на попытки девушки из предместья выдать себя за великосветскую даму.

Никакой особой прозорливостью хвастать не буду, просто навидался я таких учреждений, работая в отделе науки, школ и чего-то еще, сверх головы. И что особенно обидно - работают там светлые головы, расходуются на пустяки. Взять того же Кравчука - если ему дать в руки...

Потянуло на публицистику, как убийцу на место преступления.

- Прошу вас, коллега Кравчук,- Бризкок явно уклонялся от объятий директора, ставя под сомнение свою преданность идеалам международного научного сотрудничества,- покажите нам, наконец, вашу лабораторию. Мы приехали сюда ради этого, и теперь, поблагодарив господина директора за беседу,- профессор в свою очередь широко раскинул руки, но директор тоже не поспешил в его объятья, в свою очередь демонстрируя известное пренебрежение идеалами,- перейдем к делам.

Директор, зафиксировав на лице благожелательную улыбку, повел нас к дверям. Он чуть пришаркнул ножкой, когда расставался с Бризкоком, а мне пожелал доброго здоровья и острого пера.

Или наоборот. Во всяком случае, он точно чего-то мне пожелал и выразил надежду, что наша замечательная газета не обойдет вниманием его замечательный институт.

Миша, как ты работаешь с этим образцовым отечественным монстром?

Когда я задал этот вопрос Мише, он ответил, что работает не с этим типом, а со своими срезами, тип же ему не мешает, поскольку если он будет мешать Кравчуку и еще двум-трем Кравчукам, то институт закроют к чертовой матери. А если Кравчука и еще двух-трех Кравчуков сделать начальниками лабораторий? Тогда, ответил Кравчук, Кравчуки начнут раскрывать рот и к той же матери отправится многоуважаемый директор. Такова диалектика развития науки в отдельно взятом институте.

То, что я увидел и услышал в Мишиной лаборатории, было для меня полнейшей абракадаброй. Они сыпали терминами, щелкали тумблерами, тыкали указательными пальцами в пики на кривых, чесали переносицы (Кравчук - и затылок), вытаскивали из термостатов какие-то стекляшки с притертыми крышками, словом, занимались своими делами, и начхать им было на московского корреспондента. Я пытался вклиниться в поток профессионального трепа, но от меня отмахнулись, как Могилевский отмахивается от знакомых, которые просят у него камеру на денек-другой.