Михаил Кривич - Женский портрет в три четверти

- Не за что,- сказал Саша Могилевский.- Но вы забыли в спешке и о вечернем заседании. На конгрессе с ног сбились, вас разыскивая.

- Конгресс? Ах да, конгресс... Однако, господа, есть вещи поважнее конгрессов. Вот коллега вам подтвердит: - Да...- промямлил Кравчук, не желая спорить с профессором.- Наверно, есть, но все же, сэр, вы как-то странно исчезли... Мы с вами так хорошо беседовали, вы первый, кто сразу понял мою идею, я хотел обсудить с вами кое-какие интересные детали,- и вдруг вы говорите: "Минуту",- я жду минуту, и пять, и пятнадцать, а вас нет и нет!

Тут я позволил себе направить беседу в правильное русло.

- Простите, сэр,- сказал я холодным голосом,- вы обещали мне интервью, но вместо этого сначала позволили вовлечь себя в незапланированную беседу с этим гражданином, а потом исчезли вовсе, ни о чем меня не предупредив. Читатели нашей газеты просто не поймут, почему вы не нашли времени сказать для них хотя бы несколько слов.

Я перечитал свою тираду, написанную пером на бумаге, и засомневался, точно ли так я сказал. Во всяком случае, если и не так, то с тем же смыслом.

Тут я должен на минуту остановиться, чтобы дать необходимое разъяснение. Конечно, слова Бризкока, Кравчука и свои собственные я привожу по памяти - она у меня профессиональная и потому достаточно крепкая. Кажется, говорил уже о своем знакомстве с иностранными языками: "Хорошая погода, не правда ли?" Сэр Вилли не раз хвалил мой английский но цена таких похвал хорошо известна: когда ты действительно знаешь язык, никому и в голову не придет делать тебе комплименты, это будет даже дико - представьте, вам или мне сказали бы, что мы очень хорошо говорим порусски...

Насчет русского языка сэра Уильяма: я не раз ободряюще говорил профессору, как хорошо он знает наш великий и могучий язык. Полагаю что этим тоже все сказано. Могилевский в школе учил немецкий, причем ему попалась никудышная учительница, Кравчук болтал по-английски довольно бегло; хотя и с чудовищным среднерусским акцентом, акая и нажимая на "р", Бернар лаял и рычал, как все собаки на свете, а О'Бумба, когда нарушал обет молчания, мяукал как-то не по-нашему: не "мяу", а "мэу", с легкой вопросительной интонацией.

Понятно, что я воспроизвожу наши диалоги не так, как они звучали, а как спроецировались в моем сознании. Ни мой сомнительный английский, ни коверканый русский сэра Уильяма не достойны того, чтобы войти в историю, а у меня есть все основания подозревать, что эти записи не канут в вечность, и если их не оценят по достоинству сегодня,- что ж, время все расставит на свои места. Если бы подле Архимеда и Ньютона оказались в свое время толковые газетчики, которые по горячим следам записывали бы главные события, в истории науки не осталось бы места плоским анекдотам о человеке в ванне и человеке под яблоней.

- Приношу всем извинения,- Бризкок прижал руку к сердцу и склонил голову,- но обстоятельства оказались сильнее меня. Однако все закончилось благополучно, Бернар, как я понимаю, по следу привел вас ко мне, на вечернем заседании председательствовал кто-то из моих коллег, случай дал нам возможность познакомиться поближе - и, как мне кажется, все складывается на редкость хорошо.

Признаться, я не мог разделить оптимизма сэра Уильяма, ибо коту наскучило ходить по земле и он вспрыгнул в свою корзинку, полагая, очевидно, что я существую исключительно для того, чтобы носить его на руках. И надоевшая мне ноша, и неопределенность ситуации - все это начало меня раздражать. Ладно, пес помог нам найти хозяина в этом неухоженном дворе, спасибо случаю, приведшему нас сюда,- но Бризкок-то как здесь очутился?

Вслух этот вопрос я задать не успел - меня опередил Могилевский:

- Как вы попали сюда, сэр Уильям? Почему именно сюда? И отчего дверь вашего номера была незаперта?

Бризкок сел на бортик фонтана и жестом пригласил нас сделать то же самое. Могилевский и провинциал послушно сели рядом с ним. Я не знаю, сколько приличных костюмов у кембриджских профессоров, а у московских литсотрудников, как правило, один, и я остался стоять, только поставил рядом с Бризкоком корзинку с О'Бумбой. Бернар плюхнулся у моих ног.

- Когда вы видите фотографию,- начал Бризкок и для наглядности показал сначала на сумку Могилевского, а потом на японскую камеру, болтавшуюся на его собственной шее,- и эта фотография чем-то привлекает ваше внимание, образ, запечатленный на ней, преследует вас,- тут он достал из футляра цветной снимок и уставился на него,- какое желание вас охватывает?