Михаил Савеличев - Меланхолия

Маленький паршивец начинает орать, изображая страх, а старик бледнеет почти до полной стертости из реального мира.

- Не хочу в морилку! - надрывается паршивец. - Не хочу в морилку! Что угодно, но только не морилка!

- Так получилось, - виновато рычит Горилла Гарри, - так вышло...

- Испарись, - заклинает старик, дойдя по цвету до той подложки, на которой пространство и время проявляют свои версии действительности.

Но морилка стоит в полной своей красе - высоченный ящик с крючьями, щупальцами, жалами, безглазыми пастями, прорастающими сквозь рыхлый эпителий, кровоточащий и исходящий потоками гноя из взрывающихся язв. Чпокает плева, подаваясь напряжению внутренних хрящей, отверстие в морилку расширяется, выпуская теплый ветерок, пропитанный свинцовым запахом крови, внутренние щупальца упираются в стенки, разрывают тянучие перепоночки, выворачивая приспособление к уродам жадной ворсистой подкладкой с повисшими петлями и зажимами для шеи, рук и ног. Очень удобная штука для запугивания, но слишком радикальная для наказания. Извлеки ее Фея Фиона или, даже, Монстр Мадзаки, то договориться еще можно было бы, но Горилла Гарри отличается особым тупоумием. Это тоже машина. Несколько сот фунтов твердокаменного упрямства. Она никогда не свернет с указанного ей пути, пока не пройдет до конца.

- У-у-у! - ревет паршивец.

- А-а-а! - кряхтит старик.

- Мы больше не будем! Мы пожалуемся в окружной суд! Мы нарушили правила и во всем он сам виноват! - взывают уроды.

Горилла Гарри захлопывает морилку, неуклюже кланяется и подвергается обратному разбору - уплывает голова, отсоединяются руки и ноги, тело распадается на шерстяные детали, собирающиеся в кожаном жилете аккуратной горкой лунного конструктора, софиты тьмы гаснут. До свидания, коневоды!

Прелесть решения проблем на обратной стороне Луны заключается в том, что кроме жестоких чудес и радости холодной мести (солнце уже зашло и на поверхности царит Абсолютный Нуль, а мы его верные рабы), время никак не желает предоставить нам свои права на существование. Волшебство мысли, даже мысли сумасшедшей, не имеет протяженности, не имеет видимых последствий. Эстетика театра предполагает взаимную конвенциональность, но здесь и сейчас играют по другим правилам.

- Вы не задали мне одного вопроса, - замечает госпожа Р.

- Какого?

- "Можно ли взглянуть на ваше лицо?" Ведь не каждый день ваши клиенты его теряют?

- Это не обязательно, - быстро говорит Сандра. - Главный принцип в отношениях заказчика и подрядчика - полное доверие.

Ручка бессильно тыкается змеиным жалом в блокнот, оставляя растекающиеся безобразные точки. Без комментариев.

Жаль уродов, бурчит откуда-то Горилла Гарри, будет им вместо профилактики.

- Можно ли взглянуть на ваше лицо? - покорно соглашаюсь.

Возникает долгожданная пауза, так как в дверь врывается растрепанная секретарша, сверкая в полумраке белыми колготками, неся в охапке вместилища документов, исходящих жаждущими языками распечаток, факсов, желтыми скромными язычками счетов, красными жалами квитанций за неправильную парковку (кажется). Все это выгружается на стол под непрерывные и неразборчивые комментарии, пододвигается под вялую бледную руку, сжимающую могучую чернильную ручку белого золота, вырывается из-под пера, разбрызгивая неподсохшие подписи, вдвигается нечто новое, рвется и склеивается скотчем, сопровождается звонками по сотовому, вновь рвется и алые клочки плоскими каплями крови усеивают недоеденные бутерброды.

- Еще кофе? - склоняется к уху Сандра. - Не обращайте внимания, сейчас у нее по расписанию совершение подвига.

Но я заворожено гляжу на госпожу Р. и не чувствую привычного запустения вокруг, меланхоличной потери любви-ненависти, которое наступает, когда мустангеры куда-нибудь пропадают. Словно призрак сошел на выжженную космосом поверхность, нелепый в своей гордости и отстраненности, посланник божества не доброго и не злого, а иного, равнодушного, таинственная ксипехуза сумеречной страны. Я хотел быть умнее всех? Занять господствующую высоту над полем битвы в предательском одиночестве изголодавшейся совести? Тут водились и другие существа в облике человека. Умные подделки под манерность и вычурность, под городское сумасшествие, которое иногда накатывает на обычных людей, выгоняя их из тесного мирка привычного имени и репутации в бескрайность отягчающего замыкания на существования, прямого попадания в рельеф бытия.