Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Можно оттолкнуться ногами, наклониться и взмыть в небо, наподобие племянника Ябеды-Корябеды, но под деревьями ждал его жуткий Вова, покрашенный в жизненный розовый цвет, с мазками красноты на щеках, остекленевшими глазами, поддерживаемый двумя в черном, обвиснув ломкой марионеткой, двигаясь и вихляя от их умелых рук и ног, говоря с шипением заезженной в брюхе пластинки. Славе хотелось закричать.

- Неужели все так просто? - спросила Оксана. - Невозможное, невероятное, абсурдное - все просто так...

Подушка не давала ей выразить свое удивление или недоверие. Девушка лежала на животе, подоткнув ее под подбородок, подставив голую спину и попу квадратному солнечному пятну. Голос звучал слегка невнятно, а эмоции утонули в перьях. Или осталась на их торчащих сквозь наволочку остриях. Слава представил, как они мягко втыкаются в шею Оксаны, не позволяя глубже вздохнуть. И спина не говорит о недоверии. Вполне нормальная себе спина, гладкая кожа, плавный изгиб и тугие ягодицы, широковатые плечи. Все в его вкусе. Легкая расслабленность, еле заметные, высыхающие капельки пота, царапины и краснота. Однако... Он пальцем провел по ее позвоночнику, пощекотал копчик, слегка шлепнул по заду. Потом наклонился, поцеловал шею, когда-то коротко остриженный, но уже обрастающий затылок.

- Так тебе лучше, - заметил он. - А у тебя волосы сами вьются или ты их закручиваешь?

Оксана приподнялась, затолкала подушку под грудь, намотала на палец завиток.

- Пока ты храпишь, я только этим и занимаюсь, - легкая язвительность не утонула, а поплыла, крутясь и качаясь. - Не желаешь отвечать? Переводишь стрелки?

- До чего много шипящих. Как у змеи.

Куснув его за руку и крепче прижавшись к кровати, чтобы Слава не добрался до соска, Оксана протестующе мяукнула. Потом заблеяла похотливой, но гордой овечкой.

Солнце нисколько не согревало. Его яркость была осенней фикцией, фантомом, фотографией покойного. Ладонь согревалась с одной стороны теплом девушки, а костяшки пальцев лизал ощутимый холодок. Словно теперь солнце набиралось человеческим теплом перед вечной зимой. Если бы она наступила. Отдернутая тюль обнажала окно и безоблачное хмурое небо, словно цветной картон, приделанный к стеклу, испачканный расплывающимися клеевыми черточками самолетных инверсионных полос. Больше там ничего не происходило. Остановилось расширение вселенной, застыли лохматыми клубками так и не родившиеся сверхновые, подавились пылью и излучением черные дыры, вернулись после фальшстарта бегуны-звезды, Земля поверила древним и повисла в центре мироздания измятой детскими руками переспелой грушей.

Только стучало сердце. Ухо, больно подвернувшись, подслушивало этот мерный шум, даже не стук, а - вздох, трудный, основательный, почти что вечный. Неужели там живет любовь? Оно реагирует на страх - и замирает, оно подгоняет страсть - и вибрирует, страх, страсть, голод, удивление, смех - плотины и водопады кровотока. Почему же любовь? Если он будет вслушиваться, услышит ли он ее? И что она будет ему говорить?

В небесном картоне оставили пять вертикальных разрезов и чуть разошедшиеся края намекали на иные пространства и измерения. Глаза купились на подлый подвох и Слава зажмурился. Нет там надежды, только иллюзия понимания, словно опять лежишь на травке и ощущаешь тень пришествия, намек на его появление и остается лишь вырасти, чтобы понять... Понять? Нет, просто забыть. Некоторые вещи, все вещи можно понять, только попробовав. А затем и забыть.

Руки его сжимали простыню. Грубая материя отвлекала от желания. Хочешь то, чем владеешь. Владеешь тем, что держишь в руках. Постельное белье не привлекало и не отвлекало от прогулки по внутренним закоулкам. Тьма грусти сгущалась и нигде не было любви. Самое большее, что он мог предложить, это нежность и вечность. Не много, почти ничего.

- Не много. Почти ничего, - прошептала Оксана и он опять не понял ее. Сожаление или констатация? Или более сложная смесь цветов-настроений, сложившихся, в конце концов, в белое равнодушие?

Почему в постели шепчут? Даже если нет никого. Близость подразумевает тишину? Почему тогда кричат от страсти? Почему нежные поглаживания и ласки кончаются царапинами и слиянием - этаким нарушением экстерриториальности?

- Знаешь, что я больше всего не люблю? - спросил Слава и почувствовал как Оксана пошевелилась под его занемевшим ухом.

- Мокриц, червей и тараканов, - предположила она.

- Тебе неудобно? Повернись... Вот... Так лучше..., - он еще повозился, устраиваясь сам. Ее ребра вдавили щеку и пришлось проложить между ними пальцы, создав дополнительное возвышение. Солнечные блики немного царапали глаза, но в то же время покрывали блестящей пленкой живот и ноги девушки, делая их похожими на вечное произведение искусства. Жизнь и ее крохотные недочеты тонули в мягком сиянии. Не доверяя стуку сердца, Слава провел рукой по Оксаниной коже, почувствовал как слегка дрогнули мышцы живота, вышел на бедро и замер под коленом. Колено было шершавым, будто, а может и действительно, обветренное.