Цончо Родев - Рукопись Клитарха

Увы, мне очень скоро пришлось понять, что означали слова о баллах. Едва мы вышли из Бургасского залива, как корабль запрыгал по волнам, словно выплясывая самое дробное шопское хоро. А ветер свистел и стонал в снастях, угрожающе раскачивал корабль во все стороны и вызывал у меня в желудке еще большее волнение, чем в море. Не думайте, что морской ветер в апреле похож на тот приятный бриз, какой вы ощущаете на пляже в летние дни. Нет, этот ветер был жестоким и холодным, как лед, вместе с водяными брызгами он проникал под брезент, и оттого зубы у меня стучали громче судового двигателя. Мое одеяло вскоре промокло насквозь и превратилось в великолепный холодильник.

К обеду, когда мы уже были в открытом море, волнение усилилось. Я беспомощно лежал, скорчившись на дне лодки, проклинал и море, и рукопись Клитарха, и Божилова, а всякая мысль о еде вызывала у меня неудержимые спазмы. И тогда мне стали понятны слова одного древнего мудреца: «Люди бывают трех видов — живые, мертвые и те, что путешествуют по морю».

Это безумное плавание продолжалось целый день и еще полночи. Но вот двигатели умолкли, и корабль лег в дрейф. Не знаю, спал ли я вообще в эту ночь. Знаю только, что на следующее утро все кости у меня болели так, словно меня пропустили сквозь камнедробилку.

Потом все началось сначала, но, к счастью, ненадолго. Корабль около часа плыл против ветра, остановился, не выключая двигателей, и на палубе возникла суета. Я испугался и приоткрыл брезент. В следующий момент я уже благодарил счастливую случайность: четверо моряков спускали на воду лодку номер один. Что сталось бы с «зайцем», если бы им пришло в голову взять лодку номер два?

Тут на палубе появились Каменев и Васев, оба в особых тонких скафандрах, плотно облегающих тело. Они надели ласты и маски, потом прикрепили к головам лампочки вроде шахтерских, присоединенные к мощным аккумуляторам на спине. Через несколько дней я узнал, что с помощью тех же аккумуляторов костюмы (изобретение Васева) обогреваются и обеспечивают равномерную температуру, несмотря на холод снаружи. На груди у них я заметил по два легких металлических баллона, от которых трубка шла куда-то под костюм.

Оба на прощанье помахали рукой, потом спрыгнули в море и исчезли среди острых гребней волн. Матросы и капитан поглядели им вслед и занялись своими делами. Только лодка с четырьмя гребцами продолжала описывать круги на месте. Помню, я взглянул на часы. Стрелки показывали 10.10.

Минуты текли убийственно медленно. На корабле не было никакой суеты — видимо, экипаж не ожидал скорого возвращения водолазов. Но сколько бы я ни убеждал себя сохранять спокойствие, взгляд мой не отрывался от часов, которые я каждые пять минут подносил к уху — убедиться, что они не стоят. Прошло четыре часа, было уже два, когда кто-то крикнул:

— Ракета! Капитан, ракета! Они всплыли!

— Полный вперед! — раздался голос капитана. — Лево на борт!

Я не мог уследить за маневром, но через десять минут Васев и Каменев уже поднимались по трапу. Еще через десять минут ветер донес до меня обрывки их оживленного разговора с капитаном. Оба досадовали, сердились, что не нашли корабль, который искали; капитан басом извинился, что скверные метеорологические условия помешали работе с секстантом, и жаловался, что для опытов выбрали самое неудачное время. Потом на корабле все снова затихло.

Я попытался устроиться поудобнее и задумался. Что мне делать? Ужасная ночь, проведенная под тонким одеялом, не принесла мне ничего, кроме разве что бесподобного насморка. Я не получил никаких доказательств. В борьбе за раскрытие тайны рукописи Клитарха я не продвинулся ни на шаг. Действительно, что я мог сделать? Я думал долго и в конце концов решился. До Бургаса еще часов двадцать пути. За это время нужно проникнуть в каюты Каменева и Васева и перерыть привезенные ими ящики. Я был настолько готов на все, что не поколебался бы заглянуть даже в их скафандры, если бы мне показалось, что разгадка кроется в них.

Да, я так и сделаю. Хороший специалист с одного взгляда может определить достоинства легководолазного костюма.

Я услышал за стенкой лодки подозрительный шум, и вот под брезент просунулась рука с зажатой в ней бутылкой.

— Что это? — невольно воскликнул я. И услышал, как кто-то усмехнулся.

— Коньяк «Плиска». Первоклассное средство для промерзших журналистов.

Быстрым движением я сорвал брезент и вскочил. Передо мной с бутылкой в руке стоял доктор Каменев и дружески мне улыбался. А весь судовой экипаж от капитана до промасленного механика окружил меня и неудержимо хохотал. Стоит ли добавлять, что я, говоря словами Лафонтена, чувствовал себя «посрамленным, как лисица, пойманная курицей».