Цончо Родев - Рукопись Клитарха

— Нет, — резко прервал он. — Не приписывайте мне слов, которых я не произносил. Я утверждаю, что мы с Каменевым спустились на 540 метров и извлекли со дна моря рукопись Клитарха, но о легководолазном аппарате речи не было. Не хочу вас обидеть, но эти слова содержатся и в вашей статье, хотя я и не произносил их.

Это было сказано так, что, вставь он хоть одно «хм», я бы поверил, что со мной говорит Божилов.

— Но согласитесь со мной, — продолжал я упрямо, — что исследовать внутренность корабля может только человек, не находящийся в подводной лодке или батискафе и вообще не связанный с поверхностью: ведь воздушная трубка, как бы она ни была исправна, либо взорвется в верхней своей части под страшным давлением, либо расплющится под собственной тяжестью?

— Согласен.

— Итак?

Климент Васев не ответил. Он сидел неподвижно, сосредоточенно глядя на желтоватые отблески лимонада в своем стакане.

— Почему вы молчите? — спросил я.

— Потому что все, сказанное вами, верно, но не менее верно и другое: мы с Каменевым действительно спускались на эту глубину.

— Я бы сказал, что «и волки сыты, и овцы целы», если бы в Софии меня не ждал совершенно недвусмысленный приказ об увольнении.

Инженер промолчал. На виске у него нервно билась жилка. Я взглянул на часы: время приближалось к одиннадцати. Посетителей становилось все меньше, и кельнеры дремали по углам ресторана.

— Попытайтесь понять меня, товарищ Смилов, — заговорил наконец Васев. — То, что вы слышали от меня в редакции, абсолютно верно. Я думал, что своим сообщением принесу пользу болгарской науке. Возможно, я ошибся. Во всяком случае, у меня совершенно точно не было никакого желания чинить неприятности лично вам.

— Тогда помогите мне выпутаться из них, — сказал я и мысленно проклял себя за жалобные нотки, прозвучавшие в моем голосе.

— В том-то и горе, что для меня это невозможно. По крайней мере сейчас. Поверьте, это не каприз. Тут есть непреодолимые обстоятельства. Совершенно непреодолимые. Но даю вам слово мужчины: едва они исчезнут — а это может произойти скоро, — я разыщу вас и дам возможность реабилитироваться.

Я умолк. Мне хотелось просить его, настаивать, испробовать всякие средства, чтобы раскрыть тайну Васева, но я отказался от этой мысли: такого человека, как он, можно убить, но не подчинить себе.

— Ну, что ж? — спросил он. — Как вы решили? Будете ждать?

— Нет, — чистосердечно ответил я. — Сделаю все возможное и невозможное, чтобы узнать то, о чем вы молчите.

— Ваше дело, — пожал плечами Васев и жестом подозвал кельнера. — Но подтверждаю, что расскажу все… когда это будет возможно.

Итак, наш разговор кончился ничем. Почему? Не берусь утверждать категорически, но склонен обвинять лимонад; это не подходящий напиток для задушевных бесед.

Слава богу, санитар дядя Нино (сам он переделал свое имя в «дай вина») не был таким неразговорчивым. В следующие несколько вечеров мы провели не один чье за стаканчиком и приятными разговорами, и как-то случилось, что они постоянно вертелись вокруг доктора Каменева. Именно из этих разговоров я узнал, что доктор и «этот желтоволосый Климент» уже два года занимаются по ночам какими-то таинственными делами, что они провели несколько непонятных хирургических операций, что время от времени они уходят на три-четыре дня в море на «Камчии» — исследовательском судне УГР. А когда до печальной встречи с шефом оставалось жалких восемь дней (или 192 часа, так как я уже начал считать время на часы), дядя Нино сказал мне равнодушно:

— Доктор завтра опять уходит в море. Взял три дня отпуска…

На этот раз наша беседа кончилась очень рано. Я оставил дядю Нино наедине с бутылками, побежал купить разной провизии, а также одеяло, уплатил за номер в гостинице и направился к пристани. Незачем описывать подробно, как мне удалось проникнуть на «Камчию». Скажу только, что это было чертовски трудно и что если бы сейчас я писал не строгий отчет, а приключенческий роман, то это была бы самая интересная его страница. А главное — в четыре часа утра я уже лежал, свернувшись комочком, под брезентовой покрышкой спасательной лодки номер два на «Камчии» и мысленно поздравлял себя с успехом благодаря моей необыкновенной хитрости и редкостной журналистской ловкости.

К семи часам экипаж стал готовиться к отплытию. Я слышал, как матросы говорят, что волнение — пять баллов, а ветер — шесть, но тогда не обратил внимания на их слова. В половине восьмого на такси приехали Васев, Каменов и привезли какие-то таинственные ящики. Васев молча принялся за работу, а доктор Каменев — смуглый, черноглазый, круглолицый человек лет тридцати пяти — завязал оживленный разговор, заставив вскоре весь экипаж кататься со смеху. В восемь прозвучали обычные судовые команды, двигатель глухо заурчал, по палубе застучали тяжелые сапоги, и вскоре я ощутил колыхание. Мы отправились в путь.