Грег Бир - Город в конце времён

Даниэль прошаркал по мокрому полу и распахнул дверь. Гром и рев ударили в лицо — горы осыпались ледниками, скалы ударялись о скалы, исполинские тесаки крошили небо.

Миры — истории сталкивались.

На пороге стояла пригнувшаяся, коренастая тень. Спустя мгновение тень выщелкнула себя из какофонии звука и света, усилием воли скользнула внутрь.

— Бр-р, — сказал плотно сбитый мужчина, растопырив локти и хватая воздух короткими, крепкими пальцами. — Я с подмогой. Королева-в-Белом махнула на нас рукой. — Он удрученно взглянул на свой вымокший серый костюм. — Извините за нахальство, но мне кажется, у меня есть кое-что вам полезное. И не сочтите за грубость — вы, собственно, кем будете, черт вас раздери?

ЗЕЛЕНЫЙ СКЛАД

Участницы литературного кружка удалились на покой в дальний угол, где поставили себе раскладушки, — одеяла и прочее Бидвелл достал из старинного, окованного медью сундука. Керосиновые лампы бросали длинные, танцующие тени на складские стены и потолок.

Прежде чем предаться сну в своих приватных апартаментах, Бидвелл снял с одной из полок одинокий томик. Вдоль корешка шли цифры — то ли номер, то ли год — 1298. Он подмигнул Джеку с Джинни, сунул книгу под мышку и пожелал спокойной ночи.

После чего задвинул за собой скользящую стальную дверь.

На склад опустилась тишина.

Джинни бросила на Джека неловкий взгляд и отправилась к себе в закуток.

После ужина дамы вместе с девушкой помогли Джеку расчистить еще одно место неподалеку и снабдили раскладушкой с комплектом постельного белья. Теперь каждый сидел в своем маленьком закутке, изолированный ото всех, защищенный. Выжидающий.

Он опустился на краешек постели и устало опустил плечи.

По ту сторону книжной горы скрипнула раскладушка-Джинни. До прочих постояльцев достаточно далеко — если говорить тихо, никто ничего не услышит.

— Сказки на ночь? — прошептала она.

— Ясное дело, — ответил он. — Ты первая.

Девушка обошла ящики, подтянула стул и села: колени вместе, голени разведены под углом.

— Мне восемнадцать, — сказала она. — А тебе?

— Двадцать четыре.

— Говорят, мне страшно повезло, но дела по-прежнему идут неважно.

— Это еще неизвестно.

— Я ответила на объявление, как и ты. Позвонила им.

— Господи!

— Кое-что трудно вспомнить, — начала она свою повесть. — Я из Миннеаполиса. Жила в доме, полном артистов или вроде того. Все играли на музыкальных инструментах, работали диджеями… Питались вскладчину, подрабатывали кто как мог. Говорили, что я приношу им удачу, потому как заказы шли один за другим — большие гиги, юбилеи, «черные» джем-сейшены.

— Это хорошо? — спросил Джек.

Она кивнула.

— Да, мне очень нравилось. Мы были свободны, питались черт знает чем, и мне казалось…

Девушка бросила взгляд на Джека.

— Не понимаю, чего тут хорошего, — признался он. — Но все равно, продолжай. Разберусь по ходу дела.

— А однажды… Я вдруг поняла, что друзья меня забывают. Сначала я решила, что дело в наркотиках. — Голос девушки отвердел, лицо приобрело каменные черты. — Скажем, мы могли устроиться в заброшенном доме, болтать про музыку, кино и сериалы, в общем, проводить время. И каждую неделю они вели себя так, будто встретили меня впервые. Ничего обо мне не помнили. Порой от этого было так больно, что я убегала, но мне не нравилось быть одной. Я задалась вопросом, что произойдет, если я сама себя забуду. Я ведь много рисовала…

Джек поморщился: в ее голосе прорезались колючие нотки.

— Они все нюхали или глотали «X» — экстази. Я пробовала несколько раз — ребята считали, что если ты не сидишь на «X», то с тобой кончено, ты не способен на настоящие отношения. «Колеса» делали меня такой счастливой, любвеобильной… Кому угодно я могла отдать все, что попросят, в голове искорки любви зажигались одна за другой. Скажем, кто-то входил ко мне в комнату, и меня просто переполнял любовный сок, я была так благодарна… Раздавала себя кому угодно… И все равно не помогало: меня по-прежнему забывали.

— М-м, — промычал Джек.

Джинни опасливо следила за его реакцией.

— Вот именно. Все то время, которое я с ними проводила, я не прыгала с линии на линию — не меняла судьбу. Мне казалось, с этим покончено, я наконец-то угомонилась, нашла себе дом. Но сновидения так и остались. Я рисовала — и это было нормально, всем нравилось шизоидное искусство. Любая жутковатая вещь, скажем, про смерть принималась на ура… они считали смерть за высшее достижение. Предельная шутка. И опять-таки все забывали. Им вечно казалось, что я новенькая. Раз за разом пересказывали мне одни и те же истории.