Адам-Трой КАСТРО - Журнал «Если» 2003 № 01

Он слушал молчание, пока нервы не растягивались по всему зданию милями тонкой серебряной проволоки, а потом, когда тени смыкались над ним железной сетью, а свет становился все более дымным и тусклым, появлялись путешественники во времени.

Он не мог ни видеть их, ни слышать, но они возникали, просачивались в дом, раздвигая тени, распространяясь по комнате, словно дым. Он чувствовал, как они собираются рядом, пока он работал, толпятся у стола, заглядывают через плечо. Он их не боялся. Да в них и не было ни угрозы, ни ледяного зла. Ничего страшного или неприятного. Просто ощущение, что они тут, с ним, наблюдают терпеливо, с интересом, без ненависти или злорадства. В его представлении они были чем-то вроде сборища призрачных туристов из неведомого далека: мол, здесь мы видим человека двадцать первого века в его природной среде, отметьте детали грубой материальности, даже можно сказать, вещественности; пожалуйста, не допускайте взаимодействия фаз… Он прислушивался к одобрительно бормочущим почти слышимым голосам не громче шелеста мотыльковых крыльев. Клиенты «Грей Лайн Турз», откуда-то из тысячелетий, движимые неукротимым любопытством и желанием собственными глазами убедиться, как жили там, в не столь просвещенных веках.

Иногда он дружелюбно кивал гостям, соседям, перекинувшим мостик через бездну времени, иногда же улыбался себе под нос и бормотал:

— Старческое слабоумие.

Они оставались с ним на всю ночь, глядя, как он работает, сопровождали в ванную комнату — смотрите, смотрите — и волочились по пятам, куда бы он ни шел. Словом, компания ничем не хуже котов: раньше он всегда держал котов. Теперь же пришлось от них отказаться: он состарился, до конца осталось совсем немного, а когда он умрет, грех бросать любимца на произвол судьбы. Преимущество этих гостей в том, что их хотя бы кормить не надо.

Он с трудом противился искушению заговорить с ними, боясь, что они ответят, и тогда придется либо принимать их всерьез, как реальное явление, либо признать это симптомом того, что разум наконец уступил натиску лет: еще одна веха в его долгом, медленном падении в пропасть, именуемую смертью.

Иногда, когда на него находило, он мог позволить себе роскошь выглянуть за дверь спальни и сердечно пожелать тянувшимся за ним теням доброй ночи. Правда, ответа никогда не получал.

И дом замирал, наполненный тяжелым молчанием и сном, а они продолжали наблюдать сквозь темноту.

В ту ночь путешественников во времени, похоже, было больше, чем обычно: огромная толкавшаяся, теснившаяся толпа теней и призраков проявляла откровенное любопытство, и теперь, утром пятого августа, старик еще спал неспокойным сном, ворочаясь и бормоча, на дне озера теней, и затрудненный звук его свистящего дыхания эхом отдавался от голых стен. Первые холодные лучи рассвета только расползались по потолку, промозглые и голубоватые, как слой свежей краски, покрывающей засаленные слои прошлого: двадцать или тридцать слоев, нанесенных с тех пор, как комната была новой. И, несмотря на убогие попытки скрыть накопившиеся следы ошибок, бед, печалей, а иногда и радостей, то тут, то там проглядывали белые, коричневые, рыжие островки.

Остальная комната была окутана тенями, и только самые высокие предметы мебели, верхушки шкафа и бюро, да верхняя половина изголовья кровати, вздымались из полумрака, подобно горным вершинам, ловящим первый свет на краю земли. Тронутый этим светом потолок казался особенно четко очерченным и ясно видимым, озаренным бескомпромиссной реальностью дня. Там, внизу, в гуще теней, все остальное еще растворялось в коварном, бездонном и равнодушном океане ночи, где вещи расплавляются и перемешиваются, изменяя формы и свою природу, растекаются, переливаясь через границы. Погруженный в серый полусвет, старик на постели выглядел расплывчатым силуэтом манекена, предварительным наброском человека. Сплошная светотень, равнины и озерца теней. Движения головы, мечущейся по подушке, виделись не более чем шевелением мутной тьмы, грязью, колышущейся на воде. А выше свет распространялся и становился ярче, превращаясь в золото. Теперь ночь отступала, как отлив, утекая под дверь, собираясь лужами под мебелью и в дальних углах, оставляя все большее пространство комнаты опустошенным и сухим.

Золото сменилось ослепительно-белым. Редеющий мрак открыл лицо старика, и свет упал на него.

Старика звали Чарлз Цудак, и когда-то он был человеком влиятельным или, по крайней мере, известным.