Валерий Баранов - Теория бессмертия

Я хорошо помню то утро первого мая, когда я и Григорий вместе с рабочими леспромхоза стояли в толпе на митинге, посвящённому Маю, Коммунизму, Партии и Солидарности всех трудящихся… Мы плотно стояли на некотором расстоянии от небольшой тесовой трибуны, украшенной кумачом. На трибуне находилось местное начальство: председатель райисполкома, начальник орса, директор леспромхоза и секретарь парткома. Шёл мокрый снег. Звонкоголосая женщина из конторы читала праздничный доклад.

Всё получилось бы чинно и благородно, если бы вдруг не появился бы между трибуной и людьми какой-то облезлый помойный пёс. Он положил на свежий снег чёрную мёртвую руку, и удрал.

Кинулись по следам — посмотреть, откуда он руку принёс… И прибежали на крутой берег Великой Реки. Вешние воды подмыли берег и он отломился от земли, рухнул, обнажив свою ужасную глубину.

Там были не кости, а трупы.

Очень много трупов.

Неизвестно, что было причиной: особенности почвы, или сибирский климат, но тела не сгнили, а мумифицировались. Поэтому хорошо было видно, что это были в основном женщины и дети.

Доложили начальству в область. Из области сразу прислали красноармейцев с винтовками, охранять берег и два самых мощных теплохода. Эти два ОТа встали на якоря поперёк Великой Реки и своими винтами, за сутки смыли полностью весь тот берег. И поплыли мертвецы в Северный Ледовитый Океан.

Это так показалось, или подумалось начальству на первых порах.

Но скоро все поняли, что это не так.

Потому что во всех домах начали сами собой открываться или закрываться двери, туманиться зеркала, прокисать молоко, а по ночам скрипеть половицы. А когда паводок окончился, и Великая Река вернулась в свои берега, то люди увидели и поняли, что мертвецы не хотят покидать эти места.

И тогда живым стало жалко мёртвых.

Люди стали приносить мертвецов в свои дома, чтобы поплакать, помолиться над ними и похоронить по-человечески. Но опять пришли красноармейцы, стали отбирать мертвецов и куда-то увозить, и леса в округе наполнились вурдалаками, а всякие звери, из-за этого, ушли в другие леса.

Вот тогда-то Григорий нашёл в лесу мёртвую женщину и притащил в свой дом. Даже мёртвая, высохшая, чёрная, с пустыми глазницами, с невозможными клочьями рыжих волос на голове — она казалась удивительно красивой. Григорий влюбился в неё, и я понял, что через год или два он уйдёт. Его милосердие к миру, и гордость, закончившиеся как жизнь, как раз в тот момент, когда он влюбился, неизвестно почему, именно на той мёртвой женщине, на такой же, как и все остальные мёртвые женщины. Что-то было невыносимое, неприемлемое в этой неожиданно сконкретизировавшейся любви — почему у него всё наоборот, ведь сначала, всё-таки любят живых, а лишь потом продолжают любить мёртвых.

И остаются между двух огней, между двумя этими казнями, из которых одна — божественная, а другая — безбожная.

Но разве это был повод, чтобы исключить из человеческого сознания мёртвое человечество, удовлетворяясь исключительной действительностью? Может поэтому, с тех пор и у меня изменилось отношение к мёртвым, и к живым. И к бессмертию.