Валерий Баранов: Теория бессмертия

Вот сорвался снег с верхушки ели, на случайный выстрел.

Запрокинуто прозвучал голос, как плач лисицы.

Как магический гимн имени твоему.

Скоро наступит полночь.

Одна половина меня живёт в аду — другая осталась в раю.

Ты — доказательство, что это так.

Ты причиняешь мне боль, но держишь меня на плаву.

Благодаря тебе, я способен чувствовать жизнь, писать роман, ненавидеть смерть.

В твоём и моём воображении возникают одни и те же образы.

Ночью я мечтаю о тебе.

Мы одинаково безумны.

Мы играем одну и ту же пьесу.

Ты всегда разоблачаешь меня. И мне приходится начинать всё с начала.

В жизни много начал.

Моё начало болезненно и пошловато, как синяк под глазом.

Твоё начало ослепительно, как зимнее утро в Западной Сибири.

Вчера мне стало ясно, что не могу больше спускаться в твою жизнь, медленно, ночь за ночью, годами, спасаться, зажмуриваясь: нет ни сна, ни яви, ни пробуждения в огне диких воспоминаний, ни милосердия от леденящей бессмысленности — есть продолжающийся карнавал всех умерших, души всех вещей, живых и мёртвых: «планетное мясо».

Вчера, в сумерках, твоя душа, преследуемая ликантропией, треском разрываемой плоти, визгом и урчанием, искусанная заклятьями и молитвами колдунов и святых, рванула в моё будущее по встречной полосе, с гандикапом в пятьдесят лет. Она летела сквозь встречные дилижансы, автомобили и автобусы, наполненные моими непрожитыми переживаниями, и твой страх стал растворяться во мне, вместе с бесконечной вереницей твоих рекламных агентов и послушников твоей любви, как щёлок, как нестерпимая боль, обрекающая меня на рабство и унижение: наслаждение и алчность — адская комбинация — адская суть этой пытки…

У тебя есть что-то общее с железом, верёвкой, только что срубленным деревом, шумом в крови, обратным ходом событий.

Ты как Седна, богиня иннуитов и шаманов — зришь в меня закрытыми глазами.

Накануне, вечером, мне уже показалось, что я умираю, что растратил в жизни всё, потом, ночью стали загадочно исчезать все люди и города, и всё на свете завалил новогодний снег, а утром — ясно.

Медленно и осторожно, как росомаха, беззаботно и светло, как копошащийся в пелёнках ребёнок… из белого плена ночи, восходит солнце, и уже сверкает иней на деревьях, седых и кудрявых от мороза.

Скрипит снег, скрипят половицы, потом слышен шепот за дверью — всё это утро. Всё это уже связывается в бесконечную цепь событий, и рождается первый вздох, первый взгляд, первый шаг, первое свидетельство о человеке. О тебе.

Мне мучительно хочется целовать твою фантастическую красоту.

Совершенство — это удушье, и я как ныряльщик погружаюсь в себя, чтобы познавать и увеличивать свои желания.

Ты как Седна, десятая планета Солнечной системы — непостижимая для моих замыслов, моих желаний, летишь в фантастической тьме и никому не видна.

Ты так адски желанна, что меня тянет к тебе, как в ад.

Ты уносишь на дно мою душу.

Ты всегда будешь частью моей жизни.

Вчера, весь несчастный от горя, я слушал, а ты всё говорила и говорила. Ты упрекала, что я пьяница и надоел тебе до смерти, что ты никогда вообще меня не хотела, и никогда не любила меня, а я вцепился в тебя, как энцефалитный клещ…

Ты говорила и говорила, а я всё смотрел тебе в рот.

Рот — это не только отверстие в человеке. С одной стороны: губы, зубы, язык, глотка — всегда впечатляли влюблённых, философов и писателей своей страстью и глубиной, но с другой — содержание всего этого было так закодировано, что оно выпало из всех научных и литературных исследований.

Мне не надо было смотреть тебе в рот, когда ты всё это мне говорила.

Мне не надо было соглашаться или брать у тебя что-то вообще, вместо тебя самой.

А ты подарила мне пуговицу.

Я зашёл к тебе перед Новым Годом, что бы получить…

Ты обещала подарить мне своё сердце, но замоталась и свой подарок не приготовила, не обернула в золотистую фольгу и не завязала ленточкой, а чтобы я отвязался — дала пуговицу от своей норковой шубы.

Я не умею мстить.

Я положил пуговицу в карман.

Мне досталась большая коричневая пуговица от шубы.

Один раз, когда я доставал в туалете платок, пуговица упала на кафельный пол и покатилась, но укатилась недалеко, я её подобрал и снова положил в карман.