Александр Лаптев - Провокация

В конце мая - это было тридцатого числа - двойник принес из института папку с бумагами. Там было всё: третья глава с графиками и таблицами, приложения в виде извлечений из методов матстатистики и протоколы замеров, оформленные как положено - с подписями лаборантов, завлаба и с его, то есть, с моей собственной. Я целый вечер все это разбирал и никак не мог нарадоваться - так мне понравилось. За пять месяцев он проделал колоссальную работу, вся сложность которой в том и заключалась, чтобы ничего не забыть, не упустить ни единой мелочи, потому что любая мелочь способна пустить под откос целый научный поезд - это дело нехитрое и это дело всем давно известное. Так вот, этот парень все сделал как надо, ничего не упустил, и оформил очень славно. У меня всегда возникали проблемы с оформлением, если уж график - то линия дрожит и норовит выползти за край, координатную сетку просто не видать, бумага - неизвестно откуда, но никак не миллиметровка, и все в подобном духе. У него же все было на ять! Графики - будто художник рисовал, таблицы аккуратные, без единой помарки, формулы вписаны от руки, но очень красиво, текст напечатан на машинке с крупным очком, через два интервала, шестьдесят знаков в строке, слева - двадцать, справа - десять, низ, верх... Я его похвалил: - Молодец. Славно сработано. Кто это тебе графики нарисовал? Небось, Людочка? А он (сконфузившись): - Да нет, я всё сам... - Сам? Не может быть! Ни за что не поверю. Чтоб я (ведь он - это я!) смог когда-нибудь провести такую аккуратную кривую линию?.. Да ни в жизнь! Тогда он вытащил из папки чистый лист и в пять секунд нарисовал мне отрицательную экспоненту совершенно невероятным образом: не пользуясь ни линейкой, ни лекалом - исключительно от руки! И координатные оси, и саму кривую - до того красиво, что страшно смотреть. У меня, кажется, округлились глаза. Я ему говорю серьезно: - Да как же это может быть? Я же точно знаю, что я не способен ни на что подобное! Никогда у меня этого не получалось. Я до сих пор не научился красиво буквы писать - мои письма невозможно читать, и мне уже никто и не пишет! А он отвечает, закинув ногу на ногу и приняв расслабленно-задумчивый вид: - Видишь ли в чем дело... дело в том, что человек не знает своих истинных возможностей. Хуже того, он ограничивает свои возможности, он говорит себе, например: я плохой художник, я не умею рисовать, я пишу как курица лапой, вообще, руки у меня не из того места растут, - всё это потому, что в детстве ему сказали взрослые тёти, глянув на его первые художественные опыты, что, дескать, никогда этот ребёнок не научится рисовать, и вообще пусть подальше держится от цветных карандашей. И вот готово ошибочное мнение, появилась установка на всю жизнь: человек уверовал в собственную ущербность, он полагает, что действительно он такой урод и ни в жизнь ему не нарисовать на бумаге ровный круг. Другими словами (я с изумлением слушал этот монолог), человек сам себе ставит преграды, первый не верит в себя и думает, что так и должно быть. Но стоит взглянуть на проблему шире, стоит усомниться в любой установке и вдруг оказывается, что человек "без рук" способен стать каллиграфом, а тот, кому медведь на ухо наступил оказался отличный музыкант, и, наконец, - кретин, не способный понять прекрасное, вдруг проникается высокой лирикой и начинает писать стихи, достойные восхищения... "Да он философ! - подумал я. - Настоящий филантроп. Или этот, как его бонмотист". С одной стороны, мне было интересно и приятно послушать двойника (ведь он открывал мне самого себя, мои собственные неограниченные возможности), а с другой стороны - все больше росла во мне тревога, и я не мог понять - что именно меня тревожит. Будь я поумнее, я уже тогда мог бы догадаться, что передо мной сидел не мой двойник, не точная моя копия, но что передо мной находится наполовину уже другой человек (если не на три четверти)! За пять месяцев он ушел от меня далеко в сторону. В силу исключительности положения, душа его получила совершенно особеный импульс и стала развиваться совершенно иначе чем, скажем, моя душа или душа другого человека. Что творилось у него внутри, когда он спал на кухне, а я спал в спальне и обнимал одной рукой супругу? - и ведь он не мог не чувствовать ревности, ведь это была и его супруга тоже! И что он чувствовал, когда я ему всякий раз давал понять, что он тут лишний, временный, что пребывает тут незаконно, как человек без прописки? Что он чувствовал, когда надевал в двадцатиградусный мороз мой осенний плащ на рыбьем меху, в то время, как мое пальто висело рядом и я никуда не собирался уходить?.