Журнал «Если» - «Если», 2003 № 10

Другое дело — литература, претендующая на нечто большее, где сюжет не является главным или обязательным. Сегодня в мире укрепился нормальный средний уровень без заметных взлетов. Скорее всего, это временно, и нас или наших потомков еще ждет очередное извержение. Это топтание на месте должно привести к выходу литературы на новый уровень, на более высокую, принципиально иную ступень. Когда это произойдет, не знаю. Но понятно, что в наше время застой в полторы тысячи лет уже невозможен. Есть еще один аспект: читать, как и ходить в оперу, престижно.

Да, книга может видоизмениться, но это не меняет сути. Если тексты перекочуют в электронные носители (библиотека в кармане), человечество только выиграет. Не так будут вырубать леса.

Так что никуда читатель не денется. И ожившие на экране комиксы не заменят вдумчивого текста. Хороший фильм «Солярис» совсем не то же, что роман С.Лема, и ни один симулятор никогда не сравнится с ездой в автомобиле или поездкой на слоне в деревню Пупкино.

Мне всегда казалось, что за словами о том, что, мол, прогресс угрожает традиционной культуре, стоит не столько консервативный раж, сколько нескрываемый мазохизм. Если же подойти к вопросу спокойно, ситуация вовсе не так страшна. Мир не рушится, Басаев не повесил папаху на Спасской башне, и вообще — традиция стоит стоймя, как рейтинг президента, и никакие опасности ей не грозят. Кто сомневается, пусть пролистает любой справочник, посвященный истории театрального искусства. Сколько бы ни толковали о смерти оперы, сколько бы ни предрекали гибель оперетты, сколько бы ни судачили об агонии классики или сиюминутности модерна — ан нет, все живы, все процветают, и никто никуда не делся, и театр не вымер, не уполз в темные закоулки под натиском кино, а затем и телевидения. Впрочем, с кино то же самое: «Великий немой» ушел, но и остался — в уютных зальчиках для ограниченного контингента элитарных ценителей; широкий формат покорил мир и не умер, отравленный демоном голубых экранов.

И театр, и кино, и телевидение есть и будут. Просто каждый в результате занял в этом своеобразном экотопе свою нишу — кто-то потеснился, кто-то расширился. В этом, вероятно, скрытое коренное отличие культуры от природы — здесь нет борьбы на выбывание, вернее, есть, но применительно не столько к культуре, как явлению, сколько к ее носителям, которые, увы, в реальной жизни всего лишь люди, которым свойственны недостатки простых смертных. Но, как бы там ни было, даже опутывающие культуру силки условностей и капканы бизнеса, взятые из теории естественного отбора, вроде борьбы за зрителя любыми средствами, искусственного повышения рейтинга, морального убиения конкурентов и прочих малоприятных штучек, очень мешая процессу, никак не способны остановить его. Ибо люди, в конце концов, смертны, а искусство вечно, и бизнес, великий двигатель прогресса, подходя к культуре, с точки зрения экономической эффективности (шоу должно окупаться и продолжаться, желательно, в конвейерных ритмах и массовых количествах), ни на миг не забывает о том, что мнение публики изменчиво. Что ныне нерентабельно и забыто, завтра вполне может обрести второе дыхание. И, соответственно, окончательной сдаче в утиль не подлежит ничто.

Есть, однако, сегменты рынка, куда гигантам масс-медиа тыркаться нет резона. Это своего рода заповедники чистой мысли, в которых, разумеется, тоже вызревают перспективные для бизнеса идеи, но не так явно и напористо, как в коммерческих секторах.

Вот тут-то, в первую очередь, и приходится вспомнить о книге.

Будучи концентрацией человеческой мысли (умной ли, глупой ли — в данном случае совершенно неважно, ибо кому-то по нраву попова дочь, а кому-то свиной хрящик), книга дольше всех сопротивлялась вторжению новых технологий. Она достаточно легко «удержала» первый нелегкий хук, нанесенный XIX веком с его массовым почтением к журнально-газетной продукции; фактически, она проникла в нее, стала ее органичной частью, превратившись в «выпуски с продолжением». Устояла она и под натиском (казалось бы, почти смертельным), когда в бой пошло телевидение. Просто выяснилось, что желающий думать все равно никуда от книги не денется; ведь, согласитесь, экран представляет нам «вторичное» действо, задуманное, исполненное и отредактированное хоть и для зрителя, но не им самим. Книга же дает читателю не только право, но и возможность стать полноправным соучастником процесса, создавая в своем воображении миры и образы, пунктирно очерченные автором. И Атос, и Воланд, и Хома Брут, и Румата Эсторский, и гном Гимли — они ведь только для тех одинаковы, кто знает их в одной-единственной экранной ипостаси. А для каждого читателя они разные, и в этом состоит особая, ни с чем не сравнимая прелесть чтения.