Ольга Ларионова - Сказка королей

Дениз удивленно вскинула брови, - она часто делала это, словно спрашивая: правильно я говорю? Вопросительные интонации возникали у нее тоже слишком часто и неожиданно - где-нибудь посередине совершенно эпической фразы. она сомневалась в правильности своих слов и одновременно извинялась за возможную ошибку. Это получалось очень мило, но если бы она хоть немного хуже говорила по-русски - эти скачущие интонации делали бы ее речь абсолютно непознаваемой.

- Неприязнь? - Удивление Дениз дошло наконец до выражения вслух. Зачем? (Она всегда путала "почему" и "зачем".) Просто надо смотреть, думать. Вы смотрите (всегда ей не хватает слов, когда она начинает говорить быстро), и это (ладошка взад и вперед, словно пилочка, вдоль выреза платья... Это, вероятно, значит "скульптурный портрет")... и это неправда, так не бывает, не может быть - вообще, для всех, на самом деле... На самом деле надо смотреть des fresques, рисунки. Это - для всех, понимаете? Рисунки - просто женщина. А это - голова, все молятся, это для одного, понимаете, Артем? Для него. Для не Эхнатона. Нет? Это - Нефертити для одного, единственного...

Он даже не останавливал ее, хотя она уже дошла до предельной скорости, когда одно слово сменяет другое раньше, чем предыдущее, произнесенное полувопросительно, полураздраженно (господи, да как можно не понять таких простых вещей!), не ожидая, когда это будет Артемом осмыслено, заменено другим, более подходящим, а главное, отыщется связь этого слова со всем предыдущим. Дениз продолжала щебетать, а он слушал ее и не мог надивиться - она говорила все это так горячо, словно это касалось ее лично и не было отделено от них тремя тысячелетиями.

"Вот это всплеск!" - думал он. А ведь, в сущности, "что ему Гекуба?". История несчастной жены фараона была им слышана десятки раз, и повторялась она с монотонным однообразием. Дело в том, что когда они с Фимкой Нейманом клеили каких-нибудь эрудированных девочек, которых надо было подавить своим интеллектом, Нейман заводил сагу о неверном фараоне, бросившем такую красавицу ради пышнобедрой густобровой Кайи, дешевой кокотки с Нильской набережной. Едва заслышав каноническое начало: "Кстати, о мужском постоянстве..." - Артем механически выключался, и вдохновенная неймановская брехня ни разу не дошла до его сердца и сознания. Девочкам, правда, хватало - ровно одной байки на двоих. Так продолжалось до начала прошлого года, когда вышел роман "Царь Эхнатон" и свел на нет новизну и сенсационность Фимкиной байки. Но он не растерялся, раздобыл где-то очередную гипотезу о происхождении "Моны Лизы" - что это-де автопортрет Леонардо в женском платье, и с помощью этой изысканной искусствоведческой "утки" продолжал поддерживать репутацию интеллектуала.

И вот теперь нескольких сбивчивых, торопливых слов Дениз оказалось достаточно, чтобы поднадоевшая уже всем история мятежного, но непоследовательного фараона и его неправдоподобно прекрасной супруги вдруг засветилась совершенно новыми красками и впервые стала понятной до конца.

Ну конечно же, Нефертити не была, не могла быть такой, какой изобразил ее безвестный скульптор. Два скульптурных портрета - это та Нефертити, какой она была только для этого художника. А все остальные - да и сам фараон - видели длиннолицую немолодую мать шестерых детей с безобразным отвислым животом, какой изображена она на нескольких настенных рисунках.

- Что же, выходит, Эхнатон не знал, что его придворный скульптор, так сказать, лакирует действительность и изображает его законную половину в виде богини красоты?

- О, как можно: царь - не знал? Знал. Однажды. Пришел в мастерскую и увидел. И стал такой несчастливый... несчастный - так? - фараон. И все, что он делал... есть такие слова, сейчас, сейчас... О, все пошло пеплом.

И пошло прахом все великое дело Эхнатона, ибо искал он ту Нефертити, которую удалось увидеть его придворному художнику, и не мог найти. Где-то рядом прошла она, совсем близко от него, страстная и нежная, царственная, как никогда в юности, и юная, как никогда в зените своей царской власти. И удержал он свои войска, готовые ринуться в сокрушительный набег на сопредельные государства, и остановил он руку свою, готовую истребить под корень непокорных жрецов, и позволил править вместо себя какому-то проходимцу из прежних любимчиков, и, весьма возможно, взял себе крутобедрую пышнобровую Кайю, и хорошо еще, если только одну. Вот как это было, и одна только Дениз догадалась, что все было именно так.