Андрей Лазарчук - Монетка

— Пусть остается, — сказал я. — Сама-то почему не позвонила?

— Стесняется чего-то, меня заставила. Ты что, такой ревнивый?

— Дай ей трубку.

В трубке зашуршало, потом виноватый-виноватый Нинин голос произнес:

— Алло…

— Привет. Утром домой не зайдешь?

— Зачем? Сразу на работу, тут близко.

— Ладно. Тогда ключи от машины оставь в лифтерной, я приеду, заберу. Ну, целую. Альку еще раз от меня поздравь…

Я положил трубку. Он стоял, прислонясь к стене.

— Так что все, — сказал я. — Переночуешь, а там посмотрим.

Когда мы завалились спать, я спросил:

— А как ты все-таки это… перемещаешься?

— Пещеру нашу помнишь? Ну еще бы! Забираюсь я в нее… Я почему, собственно, ее выбрал? Она ведь никаким случайностям вроде бы не подвержена, значит, должна существовать во всех мирах… Так вот, забираюсь в нее, закрываю глаза и настраиваюсь. Словами этого не объяснить, Тут, наверное, просто прочувствовать надо все, что я прочувствовал, — а этого, брат, и врагу не пожелаю. Ну вот, а потом выхожу из пещеры и иду сюда, адрес почти везде один и тот же. Если здесь прокол, тогда в адресное бюро.

Вот и все. Давай спать.

— Подожди, еще спрошу. Сильно различаются миры?

— Всяко. А уж погода всюду разная. Сам видишь, как я влип здесь…

Понимаешь, это я поначалу любопытствовал, нос везде совал, особенно, когда что-нибудь необычное. Потом отучился. Отучили. Так что теперь быстро выясняю главное — и дальше…

— Надоело тебе, наверное, всем одно и тоже рассказывать?

— Да пока еще нет, бог миловал. Правда, давай-ка спать. Сморило меня что-то…

Утром я съездил к Альбине, забрал машину и вернулся. Он еще спал.

Потом мы выпили кофе, и я заставил его одеться как следует. Пещера была недалеко, километров пять от города, но как он добирался вчера… Я представил — и поежился.

Всю дорогу мы почему-то молчали. То ли сказать было нечего, то ли наоборот… Подъехать мне удалось почти к самой пещере. Отсюда был отчетливо виден вход — черное продолговатое пятнышко на белом фоне. Отсюда к дороге по снежной целине тянулась цепочка оплывших следов. Здесь он шел вчера.

— Ну, будь, — сказал он.

— Счастливо, — сказал я. — Счастливо тебе.

Он помолчал немного, потом свирепо взглянул на меня.

— Ты! — рявкнул он. — Хоть теперь-то ты понимаешь, что ты имеешь?

— Понимаю — Ни черта ты не понимаешь! Все вы ни черта не понимаете! — он в сердцах хлопнул дверцей и быстро пошел, почти побежал к пещере, разбрасывая ногами снег, и только раз оглянулся и коротко махнул рукой; но все это время, пока он шел, я внушал себе, что это я, я иду по снежной целине, я и никто другой, что все, что произошло, произошло со мной, вот с этим Колькой Орловым, которого я знаю сто лет, знаю со всей его подноготной — но, оказывается, не знаю совсем; что это в меня стреляли где-то там, в странном мире, это у меня след от пули под левой ключицей; а может — не только стреляли; а может быть, еще будут стрелять, и более метко, и я знаю это и все равно иду туда, иду навстречу… чему?… Умом я это вроде бы понимал, а до души все равно не доходило, потому что он шел, упорно шел к своему счастье, а я — вот он я.

Потом я зачем-то бежал к пещере… Глупо. Что я мог сказать ему или сделать для него? Но в тот момент думал, что мог.

В пещере его уже не было…

Он не обещал вернуться — да и зачем ему возвращаться? Но я почему-то жду его. Их. Столько времени прошло, а я все жду.