Александр Студитский - Разум Вселенной

Юрий снова сажает крысу за проволочную сетку. Открывает ящик стола, где в самый дальний угол засунута книга Панфилова «Происхождение организмов». Он достает ее, невольно оглянувшись, и ловит себя на этом.

На кафедре космической биологии к Панфилову относились как к ученому-самоучке, пытающемуся без учета своих возможностей и данных современной науки пересматривать вопросы, уже достаточно ясные и разработанные на современном уровне исследования. «Предоставим фантазировать нашему уважаемому Павлу Александровичу. Как мы видим из опыта работ профессора Панфилова, научная фантазия имеет большое значение для исследователя». В чем же фантастичность его исследований?

В том, что он имеет иное представление о природе жизни, чем профессор Брандт? В том, что он считает возможным пребывание живой материи в особом состоянии в мировом пространстве? Или, может быть, в том, что он по-иному смотрит на клетку как основу жизни и по-иному расценивает природу космического поражения, чем профессор Брандт, и совершенно недвусмысленно говорит об этом в своей книге?

Да, да, космическое поражение и вообще всякое лучевое поражение, по Панфилову, есть результат перехода живой материи к современному типу обмена веществ, когда атмосфера Земли наполнилась кислородом, который выделяют зеленые растения. А древнейшие живые организмы, населявшие Землю в то время, когда в атмосфере отсутствовал кислород, были нечувствительны к ионизирующей радиации.

Об этой древнейшей, величественной эре развития живой материн Панфилов говорил к своей книге так уверенно, словно он сам присутствовал при ее первых грандиозных исторических превращениях. Юрий опять — в который раз! — перелистал эти страницы.

«...А каким же еще мог быть климат земного шара в те далекие времена, когда живая материя начала завоевывать поверхность Земли, возникая из неживой материи в прибрежных мелководьях горячих первобытных океанов? Под тонкой пленкой едва застывшей земной коры клокотали океаны магмы, разогреваемой батареями атомного распада. Ионизирующая радиация плотным поясом окутывала Землю. Аммиак, окислы азота, углерода и фосфора густыми облаками висели над океаном, насыщая его биогенными соединениями. Живая материя возникла в этих суровых условиях, приспособленная к ним всеми реакциями первобытных живых организмов, и прежде всего устойчивостью против ионизирующей радиации. Жизнь появилась в бескислородной среде. Ее анаэробная энергетика обеспечила и защиту против радиации...» В общем то, что говорил в своей книге Панфилов, в какой-то мере совпадало с широко известными в радиобиологической литературе данными о повышении радиоустойчивости организмов в условиях бескислородной среды. Если поместить животное, мышь или крысу в атмосферу аммиака, окиси углерода, окиси азота, оно вынесет большую дозу радиации, не подвергаясь лучевой болезни. Но Панфилов шел дальше — он утверждал, что живые существа обладают свойством переходить к анаэробному, то есть бескислородному, обмену веществ, даже в нормальной атмосфере с нормальным содержанием кислорода. «Это свойство, — говорил Панфилов, — завоевано живой материей в тяжких муках зарождения в условиях высокорадиационной эры развития Земли. Вот почему простейшие формы жизни — вирусы, фаги, бактерии — обладают самой высокой радиоустойчивостью».

— Жаль, что ты не вирус, — пробормотал Юрий, обращаясь к крысе, не сводящей с него матово-розовых глаз.

Уже темнело. Юрий встал, убрал свое рабочее место, вынес клетку с крысами в комнату, где содержались подопытные животные, и побрел в лабораторию, чтобы взять портфель.

Короткий зимний день подходил к концу, но все двери в коридоре матово светились — во всех помещениях кафедры работали. Юрий машинально заглянул в полуоткрытую дверь кабинета Германа Романовича. Штейн в ослепительно белом, накрахмаленном халате сидел за микроскопом, Юрий поколебался с минуту, но решил войти: Штейн числился руководителем-консультантом его темы.

— А, Юра, входите! — приветливо сказал Штейн, бросив на него быстрый взгляд. — Что скажете, мой друг?

Штейн был в прекрасном настроении. Это чувствовалось в посадке всей его крепкой фигуры, в ловких движениях пальцев, бегающих по винтам микроскопа, и мажорном тоне звучного голоса.

— Мне кажется, Герман Романович, — сказал нерешительно Юрий, — что у моих крыс восстанавливается регенерационная способность...

— Да? — отозвался Штейн, выдергивая препарат из-под объектива и вставляя на предметный столик другой. — Что же, это бывает. Даже при рентгеновском облучении. Значит, каким-то клеткам повезло, и они остались неповрежденными...