Феликс Дымов - Школа

Школа кинулась к людям. Она пыталась настроиться сразу на всех и на каждого поодиночке. Она мечтала хоть кому-нибудь пожаловаться…

Но ни старое, ни новое поколения не откликнулись на ее зов. У каждого человека была своя история — такая, что не приведи бог! Кто же имел время и желание интересоваться чужими болячками?!

Встреча с Олегом Школу тем более не обрадовала. То есть встреча попросту не состоялась. За четыре года Олег здорово переменился. Он будто бы стеснялся прошедшего в этих стенах детства. В классе не задерживался. На переменах торопился домой сразу после звонка. А до дома Молевых издерганная и растраченная Школа не доставала. Силы ее только-только хватало на уголок под лестницей и кусок второго этажа — памятное помещение, с двери которого так и не сняли наполовину расколотое стекло с облезшими золотыми буквами:

Школа не могла справиться с собой одна. Ей нужен был хоть кто-нибудь…

Однажды она все же подстерегла Олега. Олег пробрался в пустой кабинет и расплакался, упав головой на бывший отцовский стол. Почувствовав спиной участие и вопрос безмолвных стен, он сжался, затих.

Школа не удержалась, сотворила у окна нескладную, приземистую, дорогую им обоим фигуру: отсюда, заложив руки за спину, Леонид Петрович Молев распекал тех, кто сорвал урок. Но Олег укоризненно отвернулся, сгорбился и вышел такой походкой, что у Школы от стыда едва не истлела похороненная под глиной дранка.

Мальчик вырос из игрушечных чудес. Единственное же чудо, какое он хотел и ждал, Школа устроить не умела.

После этого Олег окончательно отдалился, а Школа снова ушла в себя.

За свои годы она так и не привыкла к разлукам. До войны у нее было мало собственных выпускников, она не успела к ним привязаться. По существу, и Леонид Петрович, и Олег были первой ее потерей, и как всякая потеря — абсолютно невосполнимой. И все же гораздо больше Школу мучили обида и непонимание. Ну, Молев-старший — это война, это нимало от нее не зависело. Но Олег? Каким образом она утратила Олега? Что ей делать без него?

Пришлось приучать себя к неизбежному: что маленькие человечки подрастают и, подрастая, уходят, Уходят в самостоятельный мир, куда Школе — с ее вечными заботами детства — вход воспрещен.

Но если так, чего же грустить? Пусть подрастают. Пусть уходят. И Олега можно причислить к подрастающим и уходящим. Пора.

Ах, жалко? Ах, не с кем будет перекинуться мыслями? Их ведь так мало, понимающих, не правда ли? Но так ли уж хорошо иметь их много? Ведь чем больше найдешь, тем больше в итоге потеряешь…

На это открытие, да и на то, чтобы привыкнуть к нему, тоже требовалось время. Правда, теперь оно появилось у Школы в избытке. Но ровно ничего для нее не значило.

Школа попробовала задуматься и думала очень долго. Год или два. Во всяком случае, когда она вновь огляделась, куда-то пропал Олег.

Проще всего было спросить у Катюшки Молевой. Но девочка по-прежнему не слышала Школы, а Школа была глухой к Катиным мыслям. Еле-еле уловила лишь злость на Олега, испуг и боль.

Это отняло у Школы последнее желание отличаться от других домов поселка. Сила ее почти иссякла, Школа медленно превращалась в бесчувственную незатейливую коробку, лишь случайно отведенную детям. Сухость и равнодушие корежили Школу изнутри хуже короеда. Ревматически поскрипывали полы. А жадную к солнцу и дождю черепицу стараниями маленького директора заменила железная кровля.

Короче, к тому моменту, когда двадцать третьего августа неизвестно какого года она услыхала знакомые шаги, от прежней Школы в ней оставались лишь стены, забитый черный ход да отмытое после войны оконце в кладовой технички. Еще не веря себе, не пробудясь окончательно, Школа исхитрилась заглянуть в учительской в закрытый шкаф, заметила дату в классном журнале. «Ну и ну! — могла бы она вздохнуть, если бы помнила, как это делается. — Снова-здорово, дождалась! Шесть лет не видались!»

Сначала показалось, вернулся Леонид Петрович — приземистый, обстоятельный, широколицый… Однако меж тонкими губами не просвечивала полоска золотых зубов…

Олег прошелся по двору среди молодых, недавно высаженных деревьев. Качнул ручку насоса — из колонки под жалобный всхлип пролилась струйка воды. Постоял у делянки два на пять метров неведомой ему Люды Помельниковой, пятый «б». Тронул колышек с фанерной табличкой «Лютесценс-62». Этот сорт пшеницы, похоже, вывели недавно, при нем еще такого не было. Впрочем, его одногодкам было не до забав с условными урожаями на условном микрогектаре. Они с матерью вставали в четыре утра и шли за восемь километров копать настоящий огород, без которого им бы попросту нечего было есть…