Феликс Дымов - Благополучная планета Инкра

Феликс Яковлевич Дымов

Благополучная планета Инкра

В Музее Космонавтики под вакуумным колпаком хранится дневник борт-инженера звездной экспедиции "Цискари". Длиннопалые манипуляторы переворачивают залитые непроницаемым прозрачным пластиком бумажные страницы. Когда проходишь мимо, под колпаком зажигается свет, призывая прочесть чужую исповедь. Не находится никого, кто бы здесь не остановился.

Борт "Цискари". Планета Инкра.

Начал вести дневник: появились мысли, которые я никому не могу доверить. Хорошо, удалось отыскать чистую тетрадь - мы хотели показать бумагу аборигенам. Нашлась и авторучка. Пришлось все это раздобыть, ибо обычные памятные кристаллы входят в общую мнемотеку корабля и легко контролируются командиром, энергетиком, врачом и вообще любым, кто не поленится запросить запись. Времени у меня сверхдостаточно: с сегодняшнего дня отстранен от исполнения служебных обязанностей и посажен под домашний арест. Ходячая энциклопедия корабля - историк и врач экспедиции Йоле Дацевич - говорит, что такого на кораблях не случалось за всю историю звездоплавания. Что ж, значит, с меня начнется летопись космических преступлений. И корабль, и сама экспедиция называются "Цискари". По-грузински - рассвет, зорька. Командир Ларион Майсурадзе, автор проекта поиска цивилизации на Инкре, искренне рассчитывал на контакт. Увы, планета мертва, и я один пока догадываюсь о причине... Впрочем, нет, я неточно выразился. Планета не мертва, она полна жизни, можно сказать, разбухает и кишит... Но лишь два царства природы, растения и насекомые, исхитрились найти на Инкре приют. Ни рыб, ни птиц, ни млекопитающих - ни чешуйки, ни шерстинки, ни перышка. Лишь хитин и хлорофилл! Биологи и оказавшаяся нечаянно без работы социолог Нина Дрок немеют от восторга. Позже, когда мы удалились от корабля, сразу же наткнулись на следы деятельности разума. Но в радиусе первой сотни километров наши кинокамеры, коллекторы и роботы-препараторы фиксировали только флору и самых младших собратьев по биологической шкале. Зато какую флору и каких собратьев! Летучие растения с машущими листьями! Укоренившиеся в почве бабочки! Чаши неимоверной величины цветов, полных чистейшей воды, - мы купались в этих удивительных озерах с лепестковыми берегами! До опасного крупные экземпляры насекомых плавали в реках и океанах. Правда, что касается опасности, то это в нас говорила инерция мышления. По нашим эстетическим меркам, у них был такой устрашающий вид - огромные жала, ядовитые копья, присоски, антенны, - что мы вначале из-под силовой защиты и не вылезали. А когда осмелели, до плавок-купальников дошли, то даже обидно стало, до чего мы не представляем для них интереса. Если давать земные имена, то на Инкрё водились мухи, слепни, комары, клещи, оводы, в общем, всякая нечисть. Но нечисть эта глодала друг дружку и листья и не трогала нас. Оно и понятно: при отсутствии млекопитающих им, фигурально выражаясь, не на чем было зубы отточить, привыкнуть к вкусу крови. Так что планета оказалась на редкость благодатной для человека. И не вызывала настороженности ровно до тех пор, пока мы вдруг не открыли Города. К тому времени мы забыли о скафандрах, дышали местным воздухом, пили воду, давным-давно разблокировали шлюзы корабля. Фактически мы забыли о цели экспедиции, отвыкли от самого понятия "контакт". Даже признанный упрямец Ларик Майсурадзе, командир, дал экипажу слово публично сжечь по прибытии на Землю все свои статьи о пяти признаках цивилизации на Инкре... И вдруг сразу в трех местах мы нашли заброшенные Города. Потом, конечно, и другие покинутые поселения обнаружили. Но главные открытия совершили в первых трех. И мое грехопадение состоялось тут же. Города были славные. Многоэтажные. Неожиданно легкие. Радостные. Радость охватывала сразу, едва ступишь на мостовые, утверждая в гостях впечатление, что шонесси (теперь мы знали имя разумных инкриян) умели и любили жить. Дома до сих пор стояли наполненные изящной утварью, тысячи приятных вещиц возбуждали наше любопытство, потому что Земля до них не додумалась. Самое поразительное - всюду в красивых позах, в обнимку, лежали мумии, высохшие и бессмысленные, как бочата из-под вина. И все же мы не без удовольствия бродили по мертвым улицам, по уснувшим квартирам: безжизненность не угнетала, казалась прекрасной и даже - я должен повиниться! - сладостной и желанной. Неестественно и стыдно, чтобы тысячи смертей не угнетали, но это было так.